Эсперанса - Пэм Муньос Райан Страница 25

Изо рта Эсперансы выходил пар, когда она ждала грузовика, который отвезет ее подвязывать виноград. Она переступала с ноги на ногу и хлопала руками в перчатках. «И что нового в Новом году?» — думала она. Он уже казался старым, ведь ничего не изменилось. Она работала всю неделю. Во второй половине дня помогала Гортензии готовить обед. По вечерам помогала Жозефине с малышами и Исабель с домашними заданиями. А по выходным навещала маму.

Она съежилась в поле около железного ящика с тлеющим углем, чтобы согреться, и про себя подсчитала, сколько ей нужно денег, чтобы привезти сюда Абуэлиту. Раз в две недели, накопив немного денег, Эсперанса покупала бланк почтового перевода [4]и прятала его в чемодан. Она думала, что, если доработает до сезона персиков, у нее хватит денег, чтобы оплатить поездку Абуэлиты.

Сначала по рядам шли мужчины, подрезая толстые виноградные лозы и оставляя несколько длинных веток или стеблей на каждом стволе. Она шла за ними вместе с остальными и привязывала стебли к проволоке, которая тянулась от подпорки к подпорке. У нее все болело от холода, и ей приходилось весь день двигаться, чтобы не замерзнуть окончательно.

Вечером, погрузив руки в теплую воду, она поняла, что больше их не узнает. Порезанные, исцарапанные, опухшие и негнувшиеся, они выглядели как руки старухи.

— Это правда поможет? — спросила Эсперанса, глядя, как Гортензия разрезала напополам созревший авокадо.

— Конечно, — сказала Гортензия, вынимая большую косточку и оставляя дыру в сердцевине фрукта. Она выскребла мякоть, размяла ее в тарелке и добавила немного глицерина. — Я много раз делала это для твоей мамы. Нам повезло, что в это время года у нас есть авокадо. Друзья Жозефины привезли их из Лос-Анджелеса. — Гортензия втерла смесь авокадо и глицерина в руки Эсперансы. — Ты должна оставить их так на двадцать минут, чтобы кожа впитала масло.

Эсперанса посмотрела на свои руки, покрытые жирной зеленой массой. Она вспомнила, что мама, бывало, сидела вот так после работы в саду или верховой прогулки с папой по угодьям, поросшим мескитовыми кустами. Когда Эсперанса была маленькой, она смеялась над мамиными руками, покрытыми странной мазью. Но ей нравилось, когда она их отмывала, — тогда Эсперанса брала мамины руки и прикладывала ее ладони к своим щекам, чувствуя нежность кожи и вдыхая свежий запах.

Эсперанса удивлялась, что тосковала по самым простым вещам, связанным с мамой. Она скучала по тому, как грациозно и царственно мама входила в комнату. Она скучала по тому, как наблюдала за мамиными руками, когда та вязала, за быстрыми движениями ее пальцев. А больше всего она скучала по маминому смеху — смеху сильного и уверенного в себе человека.

Эсперанса вымыла руки и насухо их вытерла. Теперь гораздо лучше, хотя они все еще оставались красными и обветренными. Она взяла другой авокадо, разрезала пополам, достала косточку и выскребла мякоть. Она повторила все, что делала Гортензия, снова села, ожидая, когда впитается крем, и в этот момент поняла, что сколько авокадо и глицерина она бы ни втерла в кожу, ее руки больше никогда не будут руками богатой женщины с Ранчо де лас Росас. Теперь это были руки бедной кампесина, полевой работницы.

Сезон подвязывания винограда подходил к концу. Врач остановил Эсперансу и Мигеля в коридоре больницы — они еще не дошли до маминой палаты.

— Я попросил сестер позвать меня, когда они вас увидят. К сожалению, у вашей матери воспаление легких.

— Как такое возможно? — сказала Эсперанса. Ее руки задрожали, когда она посмотрела на врача. — Я думала, что она поправляется.

— Эта болезнь, «лихорадка долины», ослабляет организм, и он становится беззащитным перед другими инфекциями. Мы даем ей лекарства, но она очень слаба. Я знаю, что для вас это тяжело, но мы просим вас не посещать ее, по крайней мере месяц, а может быть, и дольше. Мы не можем допустить, чтобы она подхватила что-нибудь еще.

— Могу я увидеть ее всего на одну минуту?

Доктор поколебался, потом кивнул и ушел.

Эсперанса бросилась к маминой постели. Мигель пошел за ней. Эсперанса представить себе не могла, что не будет видеть ее несколько недель.

— Мама! — позвала Эсперанса.

Мама медленно открыла глаза и с трудом улыбнулась. Она казалась очень худой и хрупкой. Ее волосы были разбросаны на подушке. Бледное лицо почти сливалось с наволочкой. Казалось, она вот-вот растворится в постели и исчезнет навсегда. Мама выглядела призраком самой себя.

— Врач сказал, что я не смогу навещать тебя какое-то время.

Мама кивнула, ее веки медленно опустились, как будто ей было тяжело лежать с открытыми глазами.

Эсперанса почувствовала руку Мигеля у себя на плече.

— Анса, мы должны идти, — сказал он.

Но Эсперанса не двигалась. Она хотела сделать для мамы хоть что-нибудь — чтобы ей стало лучше. На столике у кровати она заметила щетку и заколки для волос.

Она аккуратно повернула маму на бок и собрала ее волосы. Расчесала их и заплела в длинную косу. Обернула ее вокруг маминой головы и аккуратно заколола. Потом она помогла маме лечь на спину — теперь волосы обрамляли ее лицо, выделяя его на фоне белья. Коса напоминала нимб. Именно так она раньше причесывалась в Агуаскальентесе.

Эсперанса наклонилась к маме и прошептала ей на ухо:

— Не беспокойся, мама, я обо всем позабочусь. Я работаю и могу платить по счетам. Я люблю тебя, мама.

— Я тоже тебя люблю, — сказала мама с нежностью. А когда Эсперанса повернулась, чтобы уйти, она услышала мамин шепот: — Что бы ни случилось.

— Тебе надо хоть иногда выбираться из лагеря, Эсперанса, — сказала Гортензия и передала ей список того, что необходимо купить в бакалейной лавке. Гортензия попросила ее поехать на рынок с Мигелем. — Весна началась, кругом такая красота.