Дочь колдуньи - Кэтлин Кент Страница 25

— Ага, вот и моя вторая двойняшка.

Я крепко сжала его руку и повела в дом как пленника, доставшегося мне в качестве трофея. Мать чистила кукурузу и быстро встала с места, шурша складками своей шелковой желто-зеленой юбки. Она не любила сюрпризов, особенно когда была занята работой.

— Что привело тебя в Андовер, брат? — нахмурившись, спросила она.

— Сестрица, путь был долог, а день жарок, — с улыбкой ответил дядя. — Дала бы ты мне холодной воды напиться. — Когда мать отвернулась, чтобы взять кружку, он мне подмигнул, потом жадно выпил и сказал: — Вижу, в материнском доме вы процветаете. А как насчет вашего дома в Биллерике?

— Тебе, брат, это должно быть лучше известно. Скорее всего, ты там только что побывал. Как видишь, мы здесь, в Андовере, без дела не сидим.

Они молча, со значением друг на друга посмотрели, после чего дядя сменил тактику, как корабль меняет курс при шквалистом ветре:

— Мэри шлет горячий привет и надеется, что в скором времени приедет… когда станет чуть попрохладнее.

— Жара еще может продержаться, а сестре я всегда рада. Но мне сдается, она будет последней из вашей семьи, кто нас навестит.

Дядя покачал головой и сказал:

— Боюсь, сын, когда был здесь, не оправдал моих надежд. Я рассчитывал, что нам удастся установить более теплые семейные отношения.

Мать хмыкнула. Она стояла у стола, скрестив руки на груди, и молчала.

— Я надеялся, — осторожно продолжил он, — что нам удастся прийти к… соглашению. Может быть, о какой-то компенсации относительно материнского наследства. Ферма должна была достаться Мэри, а через нее Аллену.

— Все изменилось. На смертном одре моя мать поручила нам заботиться о ее земле. И о доме тоже.

— Допустим, но, как врач, я знаю, что воспаление мозга может вызвать бред. Вероятно, твоя мать была не в своем уме, когда отдавала такие распоряжения. Или ее желания были неправильно… истолкованы. — Последнее слово он произнес без упора, но все равно оно возымело действие.

Мать опустила руки, и на ее лице появилось выражение как у выдры, готовой броситься на форель.

— Примечательно, что ты вспомнил о своей профессии. Твои умения пригодились бы в те две недели, что я провела, ухаживая за матерью. Утирая гной, сочившийся из ее ран, и меняя простыни всякий раз, когда у нее случался кровавый понос. По правде сказать, меня удивляет, что в Биллерике не было слышно, как она кричала.

— Сара, — вдруг сказал дядя, обернувшись ко мне, — я там привез тебе кое-что от Маргарет. Поищи у меня в седельной сумке.

Я выбежала во двор и поднесла руку к носу Буцефала, чтобы он узнал меня по запаху. В сумке я нашла маленький квадратик муслина. На нем аккуратно были вышиты ровные ряды букв, окруженные красочной каймой. Я поднесла материю к лицу и вдохнула запах Маргарет. Она держала в руках этот муслин, может быть, всего несколько часов назад. Я внимательно читала буквы, которые сложились в строку из Книги притчей Соломоновых: «Друг любит во всякое время». Конечно, она не закончила стих, который в полном виде гласил: «Друг любит во всякое время и, как брат, явится во время несчастия». Мне вспомнилось мрачное лицо Аллена, а с ним запах горящей пшеницы. Я села на крыльцо, спрятав подарок Маргарет за корсаж платья, и прислушалась к приглушенным голосам, доносившимся из дому. Слов было не разобрать, но я почувствовала всю их резкость и значительность. Умиротворяющий дядин голос противостоял более напряженному тону матери. Дядя действовал, как гончар, который пытается остудить раскаленную массу из песка и поташа, чтобы превратить ее в сосуд, пригодный для использования. Но иногда даже при самом осторожном обращении раскаленный сосуд может треснуть. Я сидела, зажав уши руками, в ожидании, что вот-вот раздастся звон битого стекла.

С поля вернулся отец, неся на плече большой топор. Он заготавливал дрова, и его рубашка насквозь промокла от пота, а влажные волосы прилипли к шее. Увидев дядиного коня, он поспешил к дому. Отец взглянул на меня, но не остановился, чтобы, как обычно, прислонить топор к дверному косяку. Когда он проходил в дом, топор задел за косяк, оставив глубокую зарубку. Не успел отец пробыть в доме и нескольких секунд, как голоса оборвались. Вскоре из дверей поспешно выскочил дядя и чуть не упал, наткнувшись на меня.

Я побежала за ним, крича:

— Дядя, пожалуйста, подожди! Дядя, пожалуйста, не уходи!

Но он не обернулся и ничего не ответил. У меня не было времени, чтобы приготовить подарок для Маргарет. Что она подумает обо мне, когда отец вернется с пустыми руками? Я не занималась рукоделием, как обещала, потому что иголку, которую она дала мне, украла Мерси, а без иголки ничего не вышьешь. Единственная иголка, которой я могла пользоваться, была очень грубой, сделанной из кости, чтобы чинить шерстяные вещи. Дядя оседлал Буцефала и резко дернул поводья. Я бежала рядом со стременем и все кричала:

— Скажи Маргарет… Скажи Маргарет… — Но вскоре я уже не могла за ним угнаться и тогда схватилась за стремя и закричала: — Я не такая, как моя мать… Я не такая!

Я смотрела ему вслед, пока меня не позвала мать, но так как я не спешила на зов, она появилась на пороге, предостерегающе нахмурив брови и наморщив лоб. Войдя в кухню, я увидела на столе отцовский топор. Острым краем топорище было повернуто туда, где только что стоял мой дядя.

Наступил сентябрь, и однажды утром мы с Эндрю и Томом оказались втроем в амбаре. Весь день я не выходила из дому, коптила и вялила мясо на зиму, час за часом поворачивая вертел. По рассеянности я не заметила, как подол юбки начал тлеть от углей в очаге, и в течение считаных секунд я могла превратиться в горящую головню. Мать оттащила меня от очага со словами:

— Бог мой, Сара, ты нас всех спалишь!

Она послала меня с Ханной в амбар поставить блюдце с молоком для мышей, которые поедали наш бесценный запас зерна. Мыши придут пить молоко, а живущие на сеновале кошки полакомятся завтраком из шерсти, зубов и хвоста. Я с живым интересом наблюдала за блюдцем с молоком, надеясь стать свидетелем кровавой драмы в миниатюре, и за пытающейся высвободиться сестрой. Я уговаривала себя, что привязала Ханну, чтобы ее не лягнула лошадь, но на самом деле мне просто надоело, что она постоянно за меня цепляется и зовет к себе. Она рвалась с привязи, но я решила быть строгой и не обращала внимания на ее просьбы снова взять ее на руки. Я слышала, как Том работает в стойлах, меняя соломенную подстилку. Всякий раз, когда он поднимал вилы с соломой, в воздух взлетали мелкие пылинки, от чего он чихал без остановки. Том согнулся вдвое, уперся руками в колени и разразился приступом чиха, разбрызгивая вокруг себя слюну. Я насчитала девять чихов, но тут услышала разгневанный голос матери, доносившийся со стороны кукурузного поля. Эндрю только что закончил доить корову и от страха чуть не перевернул подойник. Чаще всего такой голос означал, что сейчас кому-то не поздоровится.

Мы втроем бросились бегом из амбара. Том прихватил с собой вилы, думая, что на мать напали индейцы. Нам был слышен только ее голос, и поначалу мы не видели, что ее так рассердило. Мать стояла к нам спиной, уперев руки в боки. Потом обернулась, и мы увидели желтовато-коричневую корову, которая безмятежно давила кукурузные стебли, чтобы добраться до початков. За ней стоял теленок и смотрел на нас большими влажными глазами. Должно быть, они паслись на нашем поле довольно долго, возможно с раннего утра, так как оставшиеся неубранными початки были побиты. Корова посмотрела на мать с удовлетворением, и маленький медный колокольчик на ухе животного тихо зазвенел. Потом она вновь принялась жевать, несмотря на материнские крики и хлопанье в ладоши. На колокольчике были выгравированы буквы «С. П.». Мирный хруст стеблей под копытами прервал громкий плач Ханны. Мать поджала губы, нахмурилась и сказала, обращаясь ко мне: