Антоний и Клеопатра - Колин Маккалоу Страница 25

— Ты, глупая cunnus! — орал он, не переставая бить ее. — Ты глупая, глупая cunnus! Ты думаешь, что ты Гай Цезарь?

Кровь лилась у нее изо рта, из носа. Она, которая во всеоружии встречала каждый вызов богатой событиями жизни, была беспомощна, уничтожена. Кто-то кричал, должно быть, она сама, ибо слуги слетелись со всех сторон, но только взглянули — и убежали.

— Идиотка! Проститутка! О чем ты думала, когда пошла войной против Октавиана от моего имени? Когда растрачивала деньги, которые я оставил в Риме, Бононии, Мутине? Когда покупала легионы для таких, как Планк, неспособных их сохранить? Когда жила в военном лагере? Что ты о себе возомнила, если вообразила, что люди вроде Поллиона будут исполнять твои приказы? Приказы женщины! Запугивала моего брата от моего имени! Он идиот! Он всегда был идиотом! И еще раз доказал это, связавшись с женщиной! Ты недостойна даже презрения!

Плюнув, он швырнул ее на пол. Не переставая кричать, она уползла, как покалеченное животное. Слезы теперь текли быстрее, чем кровь.

— Антоний, Антоний! Я хотела угодить тебе! Маний сказал, что это тебе понравится! — хрипло кричала она. — Я продолжила твою борьбу в Италии, пока ты был занят на Востоке! Маний сказал! — шамкала она беззубым ртом.

Услышав имя Мания, Антоний вдруг почувствовал, что его гнев угас. Маний — ее грек-вольноотпущенник, змея. По правде говоря, пока Антоний не увидел ее, он и не знал, сколько в нем злобы, сколько гнева накопилось в нем за время его путешествия из Эфеса. Вероятно, если бы он следовал первоначальному плану и поплыл прямо из Антиохии в Афины, он не был бы так разгневан.

В Эфесе хватало сплетников и кроме Барбатия, и слухи ходили не только о его зиме с Клеопатрой. Некоторые шутили, что в его семье платье носит он, а доспехи — Фульвия. Другие посмеивались, что по крайней мере один человек из рода Антониев развязал войну, пусть даже и женщина. Антоний вынужден был делать вид, что не слышит всего этого, но раздражение его росло. Не помогло ни знание всей истории, рассказанной Планком, ни горе, поглощавшее его, пока он не узнал, что Луций в безопасности и здоров. Их брат Гай был убит в Македонии, и только казнь его убийцы ослабила боль. Он, большой брат, любил их.

Любовь к Фульвии ушла навсегда, думал он, с презрением глядя на нее. Глупая, глупая cunnus! Надев доспехи, она публично кастрировала его.

— Я хочу, чтобы к утру ты покинула этот дом, — отрезал он, схватив ее за руку и силой усадив под картиной с Ахиллом. — Пусть Аттик сострадает людям, заслуживающим этого. Я напишу ему сегодня, и он не посмеет оскорбить меня, сколько бы денег у него ни было. Ты — позор как жена и как женщина, Фульвия! Я больше не хочу иметь с тобой ничего общего. Я немедленно пришлю тебе уведомление о разводе.

— Но, — рыдая, прошамкала она, — я убежала без денег, без имущества, Марк! Мне нужны деньги на жизнь!

— Обратись к своим банкирам. Ты богатая женщина и sui iuris.

Антоний громко крикнул слуг.

— Приведи ее в порядок и выбрось вон! — велел он еле живому от страха управляющему, потом круто повернулся и ушел.

Фульвия долго сидела, прислонившись к стене и почти не ощущая присутствия дрожащих от ужаса девушек, которые старались умыть ей лицо, остановить кровь и слезы. Когда-то она смеялась, если слышала от какой-нибудь женщины о разбитом сердце. Она считала, что сердце не может разбиться. Теперь она знала, что это не так. Марк Антоний разбил ее сердце, и починить его уже нельзя.

По Афинам разнесся слух о том, как Антоний обошелся со своей женой, но мало кто, услышав это, жалел Фульвию, ведь она совершила непростительное — узурпировала исключительные права мужчины. Вновь вспомнили о ее подвигах на Форуме в тот период, когда она была замужем за Публием Клодием, о сцене, которую она разыграла у дверей сената, и о ее возможном содействии Клодию, осквернившему ритуалы, посвященные богине Bona Dea.

Нет, Антония не волновало, что говорили в Афинах. Он, римлянин, знал, что римляне, живущие в городе, не станут думать о нем хуже.

Кроме того, он был занят — писал письма. Трудное занятие. Первое письмо, резкое и короткое, — Титу Помпонию Аттику: полководец Марк Антоний, триумвир, будет благодарен ему, если он не будет совать свой нос в дела Марка Антония и не будет иметь ничего общего с Фульвией. Второе письмо — Фульвии: он сообщал, что разводится с ней из-за ее неженского поведения и что отныне ей запрещается видеться с двумя ее сыновьями от него. Третье письмо — Гнею Асинию Поллиону с просьбой сообщить, что делается в Италии и не будет ли он так любезен держать легионы наготове, чтобы пойти на юг в случае, если население Брундизия, которое любит Октавиана, не позволит Марку Антонию войти в страну? Четвертое письмо — этнарху Афин: он благодарил этого достойного человека за доброту его города и верность «правильным» римлянам. Поэтому полководец Марк Антоний, триумвир, с удовольствием дарит Афинам остров Эгина (к юго-западу от Афин) и несколько других малых островов, прилегающих к нему. Он считал, что этот подарок сделает афинян счастливыми.

Он мог бы написать много писем, если бы не прибытие Тиберия Клавдия Нерона, который нанес ему официальный визит, как только устроил жену и маленького сына недалеко от себя.

— Тьфу! — крикнул Нерон, раздув ноздри. — Этот Секст Помпей — разбойник! Хотя чего еще можно ждать от клана выскочек из Пицена? Ты не представляешь, какая у него штаб-квартира: крысы, мыши, гниющие отходы! Я не посмел подвергать свою семью опасности заболеть из-за грязи, хотя эти помещения были не худшими, какие мог предложить Помпей. Мы даже еще не распаковали вещи, а уже несколько из его принаряженных «адмиралов»-вольноотпущенников стали увиваться вокруг моей жены. Одному я хорошо дал по рукам! И поверишь ли, Помпей встал на сторону этого дворняжки! Я сказал ему, что я думаю по этому поводу, потом посадил Ливию Друзиллу на первый же корабль — и в Афины.

Антоний слушал Нерона, вспоминая, как Цезарь относился к этому человеку. «Болван» — самый мягкий эпитет, найденный Цезарем для его характеристики. Услышав больше, чем хотел сказать Нерон, Антоний понял, что Нерон прибыл в нору Секста Помпея и стал ходить везде, как петух, придираться ко всему, критиковать все и наконец сделался до того невыносимым, что Секст выгнал его. Трудно отыскать более несносного сноба, чем Нерон, а Помпеи были очень чувствительны к своим пиценским корням.

— И что ты теперь намерен делать, Нерон? — спросил Антоний.

— Жить по моим средствам, кои небезграничны, — жестко ответил Нерон, и выражение его смуглого, угрюмого лица стало еще более высокомерным.

— А твоя жена? — лукаво спросил Антоний.

— Ливия Друзилла хорошая жена. Она делает то, что ей скажут, чего не можешь сказать ты о своей жене.

Типичный для Нерона выпад. Похоже, у него отсутствовал самоконтроль, предупреждающий, что о некоторых вещах лучше умолчать. «Я должен соблазнить ее, — в ярости подумал Антоний. — Что за жизнь она ведет, будучи замужем за этим болваном!»