Русская армия в войне 1904-1905 гг. Историко-антропологическое исследование влияния взаимоотношений военнослужащих на ход боевых действий - Андрей Гущин Страница 24

Практика применения телесных наказаний и рукоприкладство имели место в армейской и флотской повседневной жизни, хотя, согласно ст. 185 Устава дисциплинарного исправленного по приказам по военному ведомству 1904 г. № 30, 461 и 573, за нанесение нижним чинам ударов или побоев офицер должен был быть подвержен содержанию на гауптвахте от одного до шести месяцев, а в случае повторения — исключению из службы.

В своих воспоминаниях матрос крейсера «Рюрик» М. Сливкин четко отобразил внутреннюю дифференциацию офицеров по принципу: сторонники «дисциплины кулака» или «дисциплины разума». В мемуарах Сливкина мы находим следующую фразу: «Одних начальников мы стали уважать, других — ненавидеть». В конечном итоге подобные оценки напрямую влияли на боеспособность: «Если же на вахте стоял какой-нибудь ненавистный нам офицер, тогда все не ладилось».

В свою очередь, офицер, пользовавшийся уважением у нижних чинов, был уверен в том, что подчиненные под его началом свое «я» будут отождествлять с исполнением воинского долга. «Команда молодцом и проявляет удивительную заботливость об офицерах: и воды притащит, и что-нибудь подставит, чтобы присесть, а с ранеными обращались просто трогательно», — вспоминал офицер крейсера «Россия», входившего во Владивостокский отряд крейсеров.

Устаревшая, хотя и вполне гуманная драгомировская программа воспитания войск предполагала взаимоотношения в рамках большой дружной патриархальной семьи, где офицеру отводилась условно роль отца-командира, а нижним чинам, соответственно, роль, по словам генерала М.И. Драгомирова, «меньшой родни». В 140-м Зарайском пехотном полку система генерала М.И. Драгомирова «отец-командир» отвечала требованиям ситуации. Этот полк был укомплектован нижними чинами срочной службы: молодыми людьми в возрасте от 21 до 25 лет, командирами батальонов в возрасте 50-56 лет — особенность комплектования личным составом позволяла командиру полка и офицерам выстраивать взаимоотношения с подчиненными в рамках драгомировской патриархальной системы. Такая ситуация в Зарайском полку по большому счету оказалась счастливым исключением, а не закономерным правилом. В войне 1904-1905 гг., в которой столкнулись массовые армии, молодые офицеры объективно не могли успешно выстраивать свои отношения с подчиненными в рамках патриархальной модели. Возрастные характеристики юных поручиков и подпоручиков, а также семейных и многодетных солдат в возрасте 35-36 лет не соответствовали позициям «отцы — дети».

Командир роты 34-го Восточно-Сибирского стрелкового полка писал о механизме благодарности солдата на войне следующее: «Если офицер пользуется авторитетом и доверием, если он заботится, чтобы солдата хорошо и вовремя накормили, если входит в его личные нужды, то может быть уверен, что рота такого командира в бою не оставит, не выдаст его, а пойдет за ним дружно». Выражение «не выдаст его» нуждается в пояснении. Это выражение сравнительно часто используется мемуаристами. Фраза «не выдаст его» применима к следующей ситуации: ротный командир поднимает в атаку роту; сначала в атаку поднимаются все нижние чины, чем ближе к врагу — тем меньше солдат остается с ротным командиром. В итоге атаку завершает ротный и несколько нижних чинов. Именно так погиб командир одной из рот Воронежского полка А.Н. Лавров. Он во главе роты бросился в штыки на японцев, но запасные солдаты, которыми после Ляоянского боя была пополнена его рота, за ним не пошли, и он с незначительным количеством нижних чинов был окружен с трех сторон японцами.

Даже работавший над своими мемуарами под воздействием революционных волнений и политического влияния левых партий А.С. Новиков-Прибой говорил в своих воспоминаниях с нескрываемым восторгом о младшем артиллерийском офицере броненосца «Орел» лейтенанте А.В. Гирсе: «Это был один из наших лучших строевых офицеров». Из источников личного происхождения известно, что лейтенант ничего сверхъестественного не делал. Его аттестовали как очень строгого по службе начальника. Лейтенант А.В. Гире читал команде лекции по военно-морскому делу, брал на себя добровольную обязанность устраивать разумные увеселения для команды. Взаимоотношения с личным составом этого офицера являются яркой демонстрацией успешности модели, именуемой «дисциплина разума». Из офицеров, входивших в состав экипажа броненосца «Орел», четверо оценивались нижними чинами исключительно положительно.

Внутренняя дифференциация офицеров по принципу приверженности командиров «дисциплине кулака» или «дисциплине разума» имела место и в ходе так называемых «революционных» беспорядков 1905-1907 гг.: «Через несколько часов приехали офицеры и, увидев толпу солдат, побоялись подходить к нам. Пользующиеся более или менее уважением солдат офицеры подошли и начали уговаривать нас». Офицер, к которому не имелось личных счетов, мог в кругу своих подчиненных не опасаться расправы. Тот, кто прибегал к рукоприкладству в состоянии условного «сбоя», должен был ожидать ответных действий в отношении себя.

Ситуациями, в которых проявляются все пагубные последствия взаимоотношений нижних чинов и представителей офицерского корпуса в рамках «дисциплины кулака», или «внешней дисциплины», являются нестандартные состояния. К таким состояниям могут быть отнесены: бой, беспорядочное отступление, длительное ожидание боя, паника и пр.

Подобное шаткое состояние военного механизма описал в письмах к жене прапорщик 12-й артиллерийской батареи 3-й запасной бригады С.В. Орлов. Орлов писал о вероятных последствиях неправильного поведения офицера по отношению к нижним чинам: «Под моим присмотром несколько тысяч солдат-запасных, только что призванных на войну, — сумрачные, бородатые люди. Я должен быть готовым на все — под рукой заряженный револьвер и кобура отстегнута. Озлобление на войну и, вследствие того, на начальство может вылиться на меня. Дай-то бог, чтобы никогда не пришлось мне пускать в ход оружие».

Бывали и трагикомические случаи, связанные со взаимоотношениями военнослужащих. Штабс-капитан К.Л. Попов участвовал в формировании 121-го пехотного Запасного батальона. В батальон собрали 1900 запасных солдат. Начальство посчитало, что новенькое обмундирование и недельный курс стрельбы способны сделать из запасных вполне дисциплинированных и боеспособных солдат. Батальон разбили на четыре роты, в подчинение капитану Попову попало 475 человек. Работу с нижними чинами по подготовке к отправке в Харбин Попов описал очень ярко: «Иметь дело с элементом, отвыкшим от дисциплины, военного режима, службы и т.д., повторяю, адски трудно». Неизвестно, как шло воспитание солдат и как складывались взаимоотношения капитана Попова с нижними чинами вновь сформированной роты, но некоторые обстоятельства заставляют остановиться на этом сюжете подробнее. Капитан в своих воспоминаниях повествует о простуде, мешавшей ему следовать в действующую армию, о неудачной попытке в Самаре добиться права на помещение в одно из лечебных заведений. Автору воспоминаний в определенном смысле повезло: «Начальник эшелона капитан N посоветовал доехать до Челябинска и там залечь. Слава богу, добрался я и до давно ожидаемого Челябинска, где, явившись в комендантское управление, получил так называемый пропуск в лазарет Красного Креста». У штабс-капитана Попова в Челябинске обнаружили, согласно его воспоминаниям, «мигрень (синоним головных болей. — А.Г.), инфлуенца (в дореволюционной России так называли болезни, сопровождавшиеся острым воспалением дыхательных путей. — А. Г.), несколько запущенный бронхит ^[36], немного увеличена селезенка и желудок не в порядке». Мы считаем, что в данном случае болезненное состояние послужило предлогом, позволившим офицеру достаточно успешно избавиться от командования соединением, с которым он не мог справиться. Неизвестно, в конечном счете удалось ли участвовать Попову в Русско-японской войне во главе неблагополучной роты, но официальная справка об офицерах, находившихся на службе в 1909 г., свидетельствует, что штабс-капитан был повышен до капитана и продолжал служить в составе 43-го пехотного Охотского полка со стоянкой в г. Луцке.