Фонвизин - Михаил Люстров Страница 24

Причины, побудившие Фонвизина отправиться в августе 1777 года в свою вторую в жизни заграничную поездку, кажутся вполне очевидными: из его писем и мемуаров современников следует, что здоровье Екатерины Ивановны пошатнулось, ее мучит отвратительный, описанный любящим супругом и добросовестными исследователями жизни и творчества знаменитого русского комедиографа глист и что избавиться от этой напасти возможно лишь во Франции и с помощью французских докторов. Между тем существуют и иные объяснения столь длительного отсутствия надворного советника Фонвизина в России. Отечественные биографы указывают на некую остроту, пущенную неосмотрительным насмешником в адрес Потемкина и вызвавшую гнев всесильного фаворита (в «Словаре достопамятных людей русской земли» Д. Н. Бантыш-Каменского по этому поводу сказано, что «одно замысловатое слово, сказанное им насчет князя Потемкина, восстановило против Фонвизина этого вельможу. Остряк наш принужден был воспользоваться болезнью жены своей и получил увольнение в чужие края»), или предполагают, что во Франции секретарь руководителя российского внешнеполитического ведомства выполнял секретную миссию, связанную с установлением дружеских российско-американских отношений, и в этой связи вспоминают о его встречах с находящимся в этот момент во Франции «американским поверенным» Бенджамином Франклином и русским послом в Париже Иваном Сергеевичем Барятинским. Современные же французские (как, впрочем, и некоторые советские) авторы полагают, что это предположение едва ли доказуемо, и представляют множество обоснованных возражений.

По наблюдению тех же французских исследователей, в письмах, написанных Фонвизиным во время пребывания в Париже весной — летом 1778 года, адресованных его старинному собеседнику Петру Панину и, между прочим, еще при жизни писателя распространявшихся в списках, он опускает некоторые достигшие французской столицы и привлекшие внимание парижан новости. О смерти английского премьер-министра Питта, форсировании Гибралтара адмиралом д’Эстеном, военных успехах корабля «Красивая курица» или приеме, сделанном в Париже герцогу Шартрезу, он не говорит ни слова.

Безусловно, отправляясь в путешествие, Фонвизин ставил перед собой цель выяснить, чем так притягательна Франция, почему посетившие Париж юные европейские дворяне превращаются в Жанов де Франсов и можно ли избежать ее чар. Описывая Францию и французов, он хвалит все достойное одобрения (такого, на его взгляд, немного) и осуждает заслуживающее порицания (такое он встречает на каждом шагу). Повествуя о прекрасной Франции, Фонвизин сопоставляет ее со своим отечеством, отдает предпочтение то одной, то другой земле, поражается сходству французов и русских «не только в лицах, но в обычаях и ухватках» и их совместному отличию от немцев, которые «кроме на самих себя ни на кого не походят», но в конечном счете окончательно и бесповоротно развенчивает «французский миф» и приходит к выводу, «что люди везде люди» и что умных людей везде мало, а глупых много. Правда, не одна Франция привлекала внимание русского путешественника.

В своих письмах из-за границы Фонвизин предстает насмешливым и не всегда снисходительным ругателем стран, о военно-политическом положении которых он знал лучше подавляющего большинства современных ему россиян и с которым в течение нескольких лет знакомил своего постоянного корреспондента Петра Ивановича Панина.

Первым государством, подвергнутым Фонвизиным беспощадной критике, стала Польша. Через эту страну новоиспеченный белорусский помещик движется к основной цели своего путешествия, и кратковременное пребывание в польской земле приносит Екатерине Ивановне и Денису Ивановичу Фонвизиным множество «неприятностей и мучительных беспокойств». Правда, привыкший к столичному комфорту русский путешественник сталкивается с разного рода бытовыми неудобствами сразу же по выезде из Смоленска, то есть еще находясь в пределах любезного отечества. В российском городе Красный («который похуже немного всякой скверной деревни») в доме городничего Степана Яковлевича Аршеневского в честь прибывшей петербургской знаменитости был дан памятный для Фонвизиных обед: тамошний повар, «прямой empoisonneur» (отравитель), накормил ничего не подозревающих вояжеров такой снедью, что, по выражению бедного Фонвизина, «целые три дня желудки наши отказывались от всякого варения».