Вне закона - Овидий Горчаков Страница 24

– Тута, – послышалось из рядов.

– Дрыхнешь, что ли? Где тебя черт носит? Вот вам Василий Боков, он у меня командиром третьего отделения. – Не утерпев, Кухарченко добавил с издевкой: – Он же заместитель командира диверсионно-десантной группы…

«Командующего» слушали со смешками и улыбочками. Он успел уже со всеми перезнакомиться и всем понравиться. Весь наш молодняк, вижу я, подражает его приемам и ухваткам.

Назначение Токарева заместителем командира группы тоже было встречено всеми с радостью. В этом добродушном богатыре много обаяния, он не кичится ни своим инженерным образованием, ни временно утерянными авиационными «крылышками», со всеми прост, благодушен.

Вслед за Кухарченко выступил наш комиссар, старший политрук Полевой. Он сухо зачитал именной состав боевой группы и хозяйственной части. Полевой не пользовался особой любовью среди молодежи своей собственной группы. Лейтенант Васька Виноградов, прозванный Баламутом, не очень долюбливающий армейскую дисциплину, говорил, что Полевой больно придирчив и непокладист, ужасно осторожен, чертовски строго следил за порядком среди курпоченковцев. «Надоел он нам, зануда, своими политинформациями, – без обиняков заявил десантникам Баламут. – Дай ему волю, так этот сухарь с нас, комсомольцев, членские взносы тут – земляникой да грибами, что ли? – начнет собирать!»

Мы вспомнили эти слова, когда Полевой заговорил перед строем о необходимости создания крепкой партийной и комсомольской организаций. Он назвал эту задачу неотложной и раза два-три скучно повторил, что только партийный контроль поможет нам «не натворить глупостей и ошибок».

– Приказ о создании отряда – это только самое начало, – говорил он, – начало большой, огромной работы. Отряд наш – не воинское подразделение, а скорее маленькая советская партизанская республика, оторванная от Большой земли. Мы должны заново в самые сжатые сроки построить эту республику. Какими методами, какими приемами будем строить мы нашу республику – вот вопрос.

Говорил комиссар сухо, деловито, даже казенно, безо всяких нарядных слов. Его речь не захватила, не увлекла нас. Его слова о «глупостях и ошибках», которые мы можем натворить, об опасностях «партизанщины» показались неуместными и обидными.

После него начштаба Аксеныч сказал:

– Товарищи! У нас отряд! Он даст нам новую струю жизни!

Аксеныч смешался, запнулся, махнул рукой и заверил нас, что хоть оратор из него, известно, никудышный, но кровь свою он в любую минуту по капле отдаст, а пока надо съездить ночью в подлесные деревни и выкопать припрятанное весной оружие и собрать разное военное имущество.

Яков Аксеныч Курпоченко слывет «своим» парнем: он храбр, покладист и прост. В страшном сорок первом году лейтенант кадровой армии Курпоченко прибрел, измученный, раненный, в родное село на Могилевщине. Часть Красной Армии, в которой он служил, перестала существовать – ее смела волна германского нашествия. Он был очевидцем кровавого разгрома, видел, как командиры и красноармейцы срывали звездочки, как полками шли в плен растерявшиеся, раздавленные поражением люди, как плакал, расставаясь со своей пушкой, земляк-артиллерист, как в одиночку, парами, мелкими группами пробирались к своим, непримиримые и непокоренные. Молодой лейтенант не сидел в родительском доме без дела, его не запугали слухи о взятии Москвы – он готовил людей, запасал оружие. Прослышав о нашем десанте, он немедля ушел в лес, поставив на карту не только свою жизнь, но и жизнь оставшейся в Смолице семьи.

«Аксеныч – свой в доску! – говорят Токарев и его друзья. – Он понимает, что тут у нас не армия! Не прочь и кузькину мать немцам показать, и погулять! Делу время, потехе час. Только Полевой вот все гайки закручивает, прижимает партизанскую вольницу». Десантники сразу же полюбили Аксеныча. «Хватит с нас нашего Самсонова! – говорят они меж собой. – Больно крут стал капитан. Вчера даже на Бокова, заместителя своего, налетел: что, говорит, за панибратские отношения, приказы мои обсуждать смеешь, единоначалие подрываешь! И вообще, говорит, где твоя выправочка, расхлябанным видом десантников позоришь!..» А Бокову за Метрострой орден дали…

– Смирно! – скомандовал Кухарченко. – Слово имеет командир отряда!

Командир стоит перед нами, заложив руку за борт серого военного плаща. Наш Самсонов невысок ростом, строен и сухощав. Большая, до блеска бритая голова, крутой лоб, упрямо выдвинутая челюсть, впалые, темные глазницы.

Партизаны смотрят на командира с восторгом.

– Капитан небось не пешком в лес, вроде нас с тобой, притопал, – слышу я шепот, – из Москвы на специальном самолете прилетел! Это понимать надо. Москва его сюда прислала народ на борьбу поднимать.

– Товарищи! – звонко, страстно говорит Самсонов, обращаясь к выступающей из мрака, озаренной кострами колонне партизан. По-новому, с первозданной волнующей свежестью звучит здесь это слово «товарищи». В торжественном безмолвии, не шевелясь, сжимая оружие, застыли бойцы. Шелестит над нашими головами невидимая листва, вздыхает таинственно ветер, шумит, как тысячу лет назад, Хачинский лес. – Партизаны! Нас теперь сорок человек. Завтра нас будет пятьдесят. С каждым днем ряды наши будут расти. Силы наши неисчислимы, как неисчислимы силы нашего народа. Мы ведем священную войну против врагов нашей Родины, за счастье и жизнь наших людей.

От фланга до фланга колонна наэлектризована током высочайшего напряжения. Рядом со мной Надя. Она затаила дыхание, подалась порывисто вперед. Скульптурно, червонно бронзовеет в костровых жарких сполохах одухотворенное в эти высокие минуты лицо командира. В глазах – пламя партизанских костров.

– Я и не знала, что он такой, – шепчет Надя. – За такого я в огонь и воду…

– Партизаны! Мы не можем знать, что готовит нам завтрашний день. А поэтому каждый час, каждую минуту мы должны со всей самоотверженностью посвятить единственной цели – борьбе с врагом…

Высокий, тугой, как пружина, голос командира оборвался. Он провел рукой по лбу привычным своим жестом. По дрогнувшей колонне электрическим разрядом пронесся вздох. Костры догорали. Гасли на древках и стягах деревьев вокруг кумачовые пляшущие блики. Погасло пламя в глазах командира. Тьма поглотила задние ряды партизан.

– А помнишь, Вить? – взволнованно шепчет мне Надя. – «Взвейтесь кострами, синие ночи…»?

Еще бы! Все детство в незабываемой короткой фразе из полузабытой песни: пионерское лето, алые галстуки на линейке, звуки вечернего горна: «Спать, спать по палатам!» – и неотделимое от детства ощущение открытия большого, чудесного мира…

Но война жестоко урезала срок нашей юности. От пионерского костра до костра партизанского нас отделял один только короткий шаг. Шаг в ничто из самолета…