Преступления страсти. Жажда власти - Елена Арсеньева Страница 24

«Нападайте на тех, у кого есть кареты, лакеи, шелковые камзолы, – писал Марат. – Вы можете быть уверены, что это аристократы. Убивайте их!» И требовал двести семьдесят три тысячи голов, «чтобы обеспечить французам свободу». Когда кто-то справедливо заметил, что во время систематических убийств могут пострадать невинные люди, Марат лихо ответил: «Неважно, если из ста убитых десять окажутся патриотами! Это не такой уж и большой процент…»

Чтобы быть уверенным, что его советам следуют, Марат требовал от «народных судей» изготовления «в огромных количествах надежных ножей с коротким, хорошо наточенным лезвием», чтобы граждане могли доказать свой патриотизм, убивая каждого подозрительного. Очень неосторожное предложение с его стороны, учитывая его собственное будущее…

Но вернемся пока в прошлое.

Марат еще много чего написал бы, но через несколько недель у него кончились деньги, и «Друг народа» перестал выходить. В начале марта ниспровергатель вернулся в Париж, чтобы попытаться достать денег. Никто не осмеливался сотрудничать с ним в его кровавом деле – даже деньгами! – и Симона Эврар в порыве любовного и патриотического благородства отдала ему все свои сбережения.

Биограф Марата, Шевремон, писал об этом так.

«Вот факты: Марат, тайно вернувшийся во Францию и укрывшийся в доме № 243 по улице Сент-Оноре у сестер Эврар, писал письма Робеспьеру и Шабо, в которых просил уговорить патриотические общества возобновить выпуск „Друга народа“, как это решил Клуб кордельеров. Не желая злоупотреблять гостеприимством приютившей его семьи Эврар, Марат спрятался у Жака Ру. Проходят дни, потом недели, но выпуск газеты так и не возобновлен, несмотря на добрую волю патриотических обществ. Симона поняла: мало обычной преданности, нужна преданность абсолютная, чтобы защитник народа смог выполнять свою важнейшую работу. „Ну что же, – сказала она себе, – я разделю его лишения, буду страдать вместе с ним, подвергаться тем же опасностям, помогу пережить презрение, которым обливают его враги“. Симона возвращает несчастного изгнанника, предоставляет ему надежное убежище, заставляет принять оставшиеся у нее деньги и, забыв обо всех предрассудках, посвящает своему другу, защитнику народа, отдых, репутацию и даже жизнь».

Наконец, после четырехмесячного перерыва, благодаря стараниям Симоны Эврар вышел очередной номер «Друга народа», и парижан снова стали ежедневно подстрекать к убийствам. Она была счастлива!

Марат и Симона переехали на улицу Кордельеров (дом, где они жили, был снесен в 1876 году, когда прокладывали бульвар Сен-Жермен). «Друг народа» снимал там небольшую квартиру. В ней было четыре комнаты: столовая, гостиная, кабинет и спальня. Рядом со спальней находилась еще небольшая пустая каморка, которую, собственно, нельзя было назвать ванной: собственно ванны в ней не было. Кстати, в XVIII веке во Франции ванная комната составляла редчайший предмет роскоши. В Версальском дворце, например, ее не было. Да и в Елисейском первая ванная появилась лишь в ХIХ веке. Та ванна, в которой погиб Марат, была, по-видимому, взята напрокат в какой-то лавке.

В доме на улице Кордельеров полицейские ищейки Национального собрания найти Марата не смогли. Он прятался здесь долгие месяцы, а любовница нежно ухаживала за ним и была первой читательницей его новых и новых кровавых призывов.

«Оглянитесь! Вас предали! Вы голодаете, а лавки распирает от товаров. Ваше правительство – хлюпики и трусы – боится навести революционный порядок. А мы будем очищаться. Всех подозрительных – на эшафот!» – писал Марат в то время.

Теперь это были не призывы вообще, а, так сказать, декреты в частности. Ведь ситуация в стране радикально изменилась. Трон шатался. Урожай был ничтожен. В сентябре начались хлебные бунты. Страшный ураган с градом выбил посевы, и мука стала редкостью.

И тут Людовик XVI допустил ужасную ошибку: несмотря на голод, он дал обед офицерам Фландрского полка. Мария-Антуанетта появилась на обеде с дофином на руках, все пили шампанское, а оркестр играл: «О, Ричард, о, мой король, мир покидает тебя», что оказалось странным пророчеством…

Этот банкет произвел отвратительное впечатление на простолюдинов, а друзья герцога-предателя Филиппа Орлеанского, Филиппа Эгалитэ, ненавидевшего королевскую семью, воспользовались им, чтобы устроить скандал и восстановить народ против королевского двора. Раздавая деньги, собирая вокруг себя недовольных, они тщательно готовили «стихийную реакцию возмущения». Им хватило четырех дней. Шумная вопящая толпа отправилась маршем из Парижа в Версаль.

«Ami du Peuple» уверял, что это были парижанки, у которых голодали дети, и они отправились к королю требовать хлеба. Однако современные историки выяснили, что среди восьми тысяч женщин, которых вели Майяр и агенты Филиппа, было много переодетых мужчин. Их легко было узнать по голосам, плохо выбритым лицам, к тому же неумело накрашенным, по платьям, из которых выглядывала волосатая грудь, совсем не похожая на женскую. К лжедомохозяйкам друзья будущего Филиппа Эгалитэ добавили еще три тысячи проституток, завербованных в самых грязных притонах беднейших кварталов Парижа. Группа «орлеанистов» действовала очень ловко. Они понимали, что посланные ими «женщины» внесут смятение в ряды французской и иностранной гвардии, охранявшей Версаль.

Буйная толпа шла по дороге на Версаль, выкрикивая оскорбления и грубые ругательства. Они вопили: «Хлеба, или мы выпустим кишки королеве! Надо свернуть шею этой шлюхе! Смерть ей!»

Многие мирные граждане думали, что за ними стоят члены парламента. Другие считали, что спекулянты мукой хотят спровоцировать беспорядки и под шумок обогатиться, но никто и представить себе не мог, что вопящая толпа подстрекается принцем крови и что это – фактическое начало революции.

И вот женщины пришли ко дворцу. Вооруженные пиками, палками и дубинами, они выкрикивали: «Смерть! Отрежем королеве голову и поджарим ее печень!»

Другие собирались сделать кокарды из внутренностей «этой чертовой мерзавки».

Они вынудили королевскую семью перебраться из Версаля в Париж и теперь держали там словно бы в осаде. Умело направляемый герцогом Орлеанским и поджигаемый «Ami du Peuple» народный гнев принял угрожающие размеры. Раздавались требования смерти для королевской семьи, фонаря для аристократов и топора для обывателей…

Францию охватило исступление убийства. Один депутат Конвента как-то вскричал: «Я считаю истинными патриотами только тех, кто, как и я, способен выпить стакан крови!»

В парижской толпе было видимо-невидимо темных личностей и девиц весьма сомнительной нравственности. Именно эти женщины виновны в жестокостях французской революции. Без них страшные потрясения, перекроившие страну, были бы менее кровавыми. Террора не было бы, и Людовика XVI, может быть, не гильотинировали бы.

Вот что писал о них Филипп Друль, современник событий, один из членов Конвента: «Когда голова приговоренного падает под мечом закона, только злое и аморальное существо может этому радоваться. К чести людей моего пола скажу, что если и встречал это чувство, то только в женщинах; они вообще более жадны до кровавых зрелищ, чем мужчины; они, не дрожа, смотрят, как падает нож гильотины, этот современный меч, одно описание которого исторгло вопль ужаса у Учредительного собрания, которое не захотело даже дослушать его до конца, но там заседали мужчины; женщины в сто раз более жестоки… Отмечают, что именно женщины в народных движениях способны на самые ужасные деяния: месть, эта страсть слабых душ, мила их сердцу; когда они могут творить зло безнаказанно, то с радостью хватаются за возможность избавиться от собственной слабости, ставящей их в зависимость от судьбы. Это, конечно, не касается женщин, в которых образование или природная мудрость сохранили достойные нравственные принципы, делающие их необыкновенно привлекательными. Я говорю о тех, кому незнакомы женские добродетели, их видишь в основном в больших городах, в этой клоаке, где собраны все пороки».