Ближние подступы - Елена Ржевская Страница 24

В Ржеве:

— И дым и ужас, не знаю что — воздушный бой называется. И все равно лезут громить склад немецкий — в него бомба попала. Один вез на тележке соль со склада. Убило бомбой. Сбежались к этой тележке. Смерзшаяся. Стараются отодрать.

* * *

Мы вошли в деревню Марьино. Опустошена. Никого нет. На уцелевшем краю деревни разведчики облазили чердаки и подполья, не укрылись ли где немцы. В одной избе в подполье нашли спрятанные в пустой глиняный горшок из-под цветов и забросанные кое-чем исписанные карандашом тетрадные листочки. Отдали мне. Оказалось, это вроде дневника, без дат. Вел эти записи пожилой человек (немцы обращаются к нему "папа"), одаренный и словом, и наблюдательностью.

Я перепечатала листочки и отдала экземпляр в политотдел. Может, сумеют сохранить, опубликовать, хотя и не очень надеюсь. Записи начинаются так:

"Был сильный мороз, дул северо-восточный ветер, самый страшный суховей, понизу несло снег, а около углов быстро навевало суметы. Я позавтракал, как всегда водится зимой — полез на печку погреться. Вдруг заголосила собака, вкатываются четыре немца — пан, конь — и знаками показывают: иди запрягай коня, нужно ехать. Я ответил им: "Я больной". Они забормотали, а один снова закричал: пан, конь! Я оделся и пошел запрягать коня. Не успел я завожжать, <96> как трое немцев уселись по-бабски, а четвертый взял вожжи, кнут и, когда я кончил запрягать, передал мне преспокойно винтовку.

Едем. Немец машет кнутом, а мой конь и не думает бежать. Я ему говорю: "Пан, надо стебать его, он лентяй". Немец засмеялся, хлестнул раз, кнут положил, закурил и мне дал. "Папа, а далеко отсюда фронт?" — их часть на отдых сюда отвели. "Я не знаю, газет не получаю". Он засмеялся, глядя мне в глаза. "Папа, вам земли хватает?" — спрашивает меня. Оказалось, он немного может по-нашему. "Конечно". — "И нам хватает". Говорит: за что мы воюем? За фашизм, чтобы кучка мошенников господствовала, вернее, прожигала наш труд, развратничала. Пять лет под ружьем до 65 лет. Это легко сказать, а в действительности — кровь из глаз. Гитлер объехал на машинах всю мелочь, он думает и здесь только проехать… Уже несколько месяцев идут кровопролитнейшие бои под Сталинградом, сколько там нас наложили, это уму непостижимо. Мы всю землю там уложили своими трупами. Нашу часть после ожесточенных боев отправили на отдых, а фронт смешался, что трудно понять, кто где, под Смоленск идем что словно в Берлине, а красные как взялись нас крошить — и, пока мы залегли и устанавливали орудия, нас половину перебило… Подъехали к деревне, немцы соскочили и побежали к машинам, а я поехал домой. Вести не сидят на месте, говорит пословица. Зашевелилась деревня, каждый прячет все, режут кур, кто прячет поросенка, все связано со встречей неожиданных гостей".

* * *

15 января. Немцы передают о тяжелых боях между Доном и Кавказом.

* * *

Прошлой зимой, когда в первый же день здесь, на фронте, угодила под бомбы, я потом в избе под негромкий говор собравшихся сюда деревенских женщин, слушая, что с того налета на краю деревни разбиты избы, искалечены люди, вдруг поняла: то, что я пережила, волоча свою пудовую тень в открытом поле, а потом спасаясь в землянке, когда валились бомбы, — это чепуха. И бодрость, с какой возвращалась <97> сюда, словно с боевого крещения, — все это невыносимая чепуха. Потому что то были — всего лишь дымящиеся воронки…

* * *

"Приказание по войскам 30-й армии. 16 января 1943 г. Ком-ру 359 сд:

1. Произвести полную очистку траншей и ходов сообщений от снега и углубить их до полного профиля. В наиболее открытых местах траншеи перекрыть.

2. Все имеющиеся огневые точки очистить от снега и произвести их оборудование".

* * *

Все стоит в снегу. Тихо. Береза, вся в инее, застывшим легким дымком поднимается над крышей.

* * *

Мы пробивались в глубь леса. За нами лопались мины. Лошади, что вынесли по просекам артиллерию на поле, теперь рвали дышла, запутываясь в лесной гуще. Кое-где снег доходил по пояс. Но стихало. И вот совсем стало тихо.

В две-три глотки каркали вороны, перепархивая и стряхивая на нас комки снега с веток. Елки растрепаны, а тонкие ольхи выгнулись от мороза дугой, макушками ткнулись в снег, а их заломленные стволы лишь кое-где в снежных нашлепках.

* * *

"…К 6. 20 части дивизии заняли исходное положение для наступления.

Сводный отряд в 6. 20 перешел в наступление в направлении леса южнее Ножкина и в 7. 30 овладел траншеями на переднем крае обороны противника, на участке леса южнее Ножкина. Наступление продолжается".

* * *

Они уже сушились у разведенного костра, сидя на закоченевших трупах. Здесь, в лесу, как видно, недавно бились, и павшие лежали кого где настигло. <98>

* * *

Жуткое панибратство живых со смертью.

* * *

Говорят, кадровым военным при подсчете срока их службы один день, прожитый на фронте, будет засчитываться за три. А тому, кто еще недавно цивильным был?

* * *

— Сейчас ты ничего, мне нравишься, отошла вроде. А когда первый раз тебя увидела — какая-то замученная, — сказала мне могучего роста баба. — Думаю, где ее достали такую? С креста сняли, что ли? У меня самой вот ревматизм, стучат коленки, аж хлопают. В честь фрицев.

Она побывала у немцев за колючей проволокой — отказывалась работать. На земле спала — ранняя весна, снег еще только-только сошел, вот и застучали коленки.

Кто она, откуда? Пришлая. Но здесь ее каждая уцелевшая изба примет, она ведь любую мужскую работу ворочает. Природные силы в ней огромные.

— Долбалась, долбалась, как черт в грешной душе. — Это она с печью у хозяйки тут навозилась. — Ну, теперь топится у меня на все сто процентов.

Деньги у нее подкопились, а надеть нечего. Если б где купить можно было, как до войны, "я растолкала б всех, разбила, разбросала и нашла б, хоть и подобрать путем нельзя — мой размер большой".

Когда сидит без дела, свесив к полу огромные кисти рук, она может хоть час, хоть больше наблюдать за возней двух кошек.

— Как вгородила ей в глаз! — Обрадовалась, что старая кошка Мотя наконец дала сдачи маленькой. — Будешь знать, подлюка, как мать задирать.

Приказа над собой ничьего не терпит. И на дорогу снег чистить организованным порядком ни за что не выйдет, хоть судом грози.

— Ешь ты! Не дребезжи! Я честней тебе. А неохота идти. Как тут быть?

А найдет на нее стих — лопату на плечо. И с удалью за троих снег сгребет. Наработается, придет довольная, притихшая.

Скажешь: <99>

— Ну пусть теперь до утра нас немец не тормошит. Спокойной ночи.

Ответит строго:

— Взаимно.

Станет с себя что-то стаскивать, приговаривая: