Падение титана, или Октябрьский конь. В 2 томах. Книга 1 - Колин Маккалоу Страница 24

Хитрость операции заключалась в мелях и рифах: какая сторона выступит первая, та и рискует быть отрезанной и нарваться на скалы. Пока Ганимед медлил и не решался, Эвфранор бесстрашно провел свои суда в проход и обошел препятствия, чтобы напасть. Его передние корабли были немедленно окружены, но родосцы оказались блестящими моряками. Как ни лавировал, как ни маневрировал Ганимед, его неуклюжим галерам не удалось ни потопить, ни взять на абордаж, ни хотя бы вывести из строя ни одной атакующей единицы. Когда к родосцам присоединились понтийцы, Ганимеду настал конец. Его пришедший в беспорядок флот теперь целиком зависел от милости Цезаря. А Цезарь в сражениях пощады не знал.

К тому времени, как наступившая темнота положила конец боевым действиям, римляне захватили бирему и квинкверему со всеми матросами и гребцами, потопили три квинкверемы и серьезно повредили десяток других александрийских кораблей, которые еле-еле убрались в Кибот, оставив Цезарю всю гавань Эвноста. А римляне не потеряли ни одного корабля.

Зато у противника оставались часть Гептастадия и бухта Кибот, сильно укрепленные и с большим гарнизоном. Да, Фарос римляне взяли, но ближе к Киботу ситуация становилась иной. Серьезным препятствием для Цезаря была узость Гептастадия, которая не позволяла поместиться на нем больше тысячи двухсот человек, а такого количества людей явно недоставало, чтобы сломить оборону александрийцев.

Как и всегда, когда наступал тяжелый момент, Цезарь со щитом и мечом поднялся на крепостной вал, чтобы подбодрить своих людей. Его алый плащ был далеко виден. Однако страшный шум, поднявшийся в задних рядах, создал у солдат впечатление, что их окружили. Они стали отступать, оставив Цезаря в трудном положении. Его собственная лодка была на воде, прямо под ним. Он прыгнул в нее и направил вдоль дамбы, крича, что александрийцев в тылу нет — наступайте, ребята! Но все больше и больше солдат спрыгивали с дамбы на суда, рискуя опрокинуть их. Внезапно решив, что сегодня Кибот не захватить, Цезарь прыгнул из лодки в воду, зажав между зубами свой алый генеральский плащ, который служил всем ориентиром, пока он плыл. И все последовали за ним — к спасению.

В итоге Ганимеду пока удалось удержать Кибот и материковый конец Гептастадия. Цезарь же контролировал теперь остальную часть дамбы, остров Фарос, всю Большую гавань и гавань Эвноста. Без Кибота, к сожалению.

Война опять перешла на сушу. Ганимед, казалось, сделал вывод, что Цезарь уже достаточно разрушил город и что пора за это взяться ему самому. И александрийцы начали разбирать второй ряд домов по другую сторону ничейной полосы, позади особняков на западной стороне Царской улицы, используя камни, чтобы возвести сорокафутовую стену с плоским верхом для размещения на ней крупной артиллерии. Потом они целый день и ночь обстреливали Царскую улицу, правда без особого успеха: роскошные особняки, превращенные Цезарем в своеобразные бастионы, устояли. Галльская кладка murus gallicus (чередование слоев камня и длинных деревянных брусьев) придала этим сооружениям чрезвычайную прочность. Камень обеспечивал жесткость конструкции, а дерево не давало ее разорвать. Эти дома были отличным укрытием для солдат Цезаря.

Поскольку бомбардировка не увенчалась успехом, александрийцы стали катать взад-вперед по Канопской улице деревянную осадную башню в десять этажей высотой, осыпая врага градом булыжников и тучами копий. Цезарь с вершины Панейона начал контробстрел. Башня была буквально завалена связками горящей соломы и подожжена горящими стрелами. Ревущий ад, орды кричащих людей, прыгающих вниз… Башню укатили в недра Ракотиса, и больше ее не видели.

Война зашла в тупик.

Через три месяца постоянных сражений, в которых ни одна сторона не могла ни сдаться, ни запросить перемирия, Цезарь вернулся во дворец, передав ведение осады компетентному Публию Руфрию.

— Ненавижу сражаться в городах! — в ярости сказал он Клеопатре, раздетый до алой туники на подкладке, которую он носил под кирасой. — Это вроде Массилии, только там я поручил все легатам, а сам отправился громить Афрания и Петрея в Ближней Испании. А здесь я застрял, и каждый день этой задержки дает фору так называемым республиканцам, засевшим в провинции Африка.

— Туда ты и направлялся? — спросила Клеопатра.

— Да. Я надеялся найти там Помпея Магна и поговорить с ним о мире, который мог бы спасти драгоценные жизни множества римлян. Но из-за вашей отвратительной продажной системы евнухов и педерастов, отвечающих за детей и за город — не говоря уже об общественных деньгах! — Магн мертв, а я торчу здесь!

— Прими ванну, — предложила она. — Ты сразу почувствуешь себя лучше.

— В Риме говорят, что царицы из Птолемеев купаются в ослином молоке. Откуда пошел этот миф? — спросил Цезарь, погружаясь в воду.

— Понятия не имею, — сказала она, стоя у него за спиной и разминая удивительно сильными пальцами его плечи. — Может быть, это придумал Лукулл. Он был здесь недолго, а потом уехал в Киренаику. Птолемей Нут подарил ему изумрудный монокль. Нет, не монокль. Большой изумруд с чьим-то профилем. То ли Лукулла, то ли своим, я не помню.

— Мне это безразлично. Лукулл по натуре был вздорным. Я презирал его, — пробурчал Цезарь.

Он обернулся, сгреб ее в охапку и поставил перед собой.

Почему-то в воде она не выглядела худосочной. Ее маленькие коричневые грудки словно бы пополнели, а соски стали крупными и очень темными, с отчетливым ореолом вокруг них.

— Ты беременна, — вдруг сказал Цезарь.

— Да, уже три месяца. Я понесла в первую же ночь.

Взгляд скользил по ее зарумянившемуся лицу, а ум лихорадочно работал, пытаясь найти место в его планах для этой удивительной новости. Ребенок! У него не было детей, и он уже не ожидал иметь их. Поразительно. Отпрыск Цезаря будет сидеть на египетском троне. Может быть, станет фараоном. Цезарь зачал царя или царицу. Ему было совершенно все равно, какого пола будет ребенок. Для римлянина дочери так же важны, как и сыновья, с их помощью можно заключить политический союз огромной важности.

— Ты доволен? — заволновалась она.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — вместо ответа спросил он, гладя ее по щеке мокрой рукой.

Оказывается, в этих красивых львиных глазах легко утонуть.

— Я чувствую себя замечательно.

Клеопатра повернула голову, чтобы поцеловать его руку.

— Тогда я доволен.

Он привлек ее к себе.

— Пта сказал, что у нас будет сын.

— Почему Пта? Разве не Аммон-Ра ваш верховный бог?

— Амун-Ра, — поправила она. — Аммон у греков.

— Что мне нравится в тебе, — вдруг сказал он, — это то, что ты не прочь поговорить даже во время интимной игры. Не стонешь, не пытаешься изображать страсть, как профессиональная шлюха.

— Ты хочешь сказать, что я — любительница? — спросила она, целуя его лицо.

— Не говори ерунду. — Он улыбнулся, получая удовольствие от ее поцелуев. — Беременность тебе идет, теперь ты больше походишь на женщину, чем на девочку.