Пушкин и его современники - Юрий Тынянов Страница 24

Совершенно явный личный смысл вложен в "Элегию" (1829). Герой элегии Евдор; в картине ратной его жизни и "отставки" легко различить автобиографические черты. Место это по политической смелости намеков стоит того, чтоб его привести:

...Сам же Евдор служил царю Александру...

Верно бы царь наградил его даром богатым,

Если б Евдор попросил; но просьб он чуждался.

После ж, как славою дел ослепясь, победитель,

Клита убив, за правду казнив Каллисфена,

Сердцем враждуя на верных своих македонян,

Юных лишь персов любя, питомцев послушных,

Первых сподвижников прочь отдалил бесполезных,

Бедный Евдор укрылся в наследие предков.

(Любопытна здесь игра на самом имени Александр.) Идеал поэта дан в стихах:

Злата искать ты мог бы, как ищут другие,

Слепо служа страстям богатых и сильных...

.....жар добродетели строгой,

Ненависть к злу и к низкой лести презренье.

Автобиографичны и литературные неудачи Евдора:

Кроме чести, всем я жертвовал Музам;

Что ж мне наградой? - зависть, хула и забвенье.

...Льстяся надеждой, предстал он на играх Эллады:

Демон враждебный привел его! Правда: с вниманьем

Слушал народ...

...но судьи поэтов

Важно кивали главой, пожимали плечами,

Сердца досаду скрывая улыбкой насмешной.

Жестким и грубым казалось им пенье Евдора.

Новых поэтов поклонники судьи те были...

...Юноши те великих предтечей не чтили...

Друг же друга хваля и до звезд величая,

Юноши (семь их числом) назывались Плеядой.

В них уважал Евдор одного Феокрита.

Все это очень прозрачно. Катенин в 1835 г., в письме к Пушкину, указал, кого он разумел под именем Феокрита. Единственно уважаемый Феокрит был Пушкин. Катенин пишет в 1835 г. Пушкину: "Что у вас нового, или лучше сказать: у тебя собственно? ибо ты знаешь мое мнение о светилах, составляющих нашу поэтическую плеяду: в них уважал Евдор одного Феокрита; et ce n'est pas le baron Delvig, je vous en suis garant". *

* И это не барон Дельвиг, за это я вам ручаюсь (франц.). - Прим. ред.

Подобно этому в "Идиллии" состязаются Эрмий, представитель "силы", и Аполлон, представитель "прелести", причем Эрмий побежден, как и Евдор, но награжден любовью Наяды.

Сюжет "Старой были" - состязание двух певцов: женоподобного скопца-грека со старым русским воином "средних годов", который "пел у огней для друзей молодцов про старые веки и роды". Певцы должны состязаться в прославлении великого князя Владимира.

Вещь была посвящена Пушкину, причем посвящение было сделано в форме особого стихотворения.

Оба стихотворения Катенин послал Пушкину, сопроводив их письмом, где отдавал их в его распоряжение и говорил: "И повесть и приписка деланы, во-первых (т. е. прежде всего. - Ю. Т.), для тебя". [124]

И в "Старой были" и в посвящении имелись намеки ясные и грозные. К 1826 г. относятся нашумевшие "Стансы" Пушкина Николаю I "В надежде славы и добра", в январе 1828 г. написан вынужденный ответ "Друзьям" ("Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную слагаю"), а в марте 1828 г. отсылает Катенин Пушкину свою "Старую быль" с посвящением для печати.

В "Стансах" Пушкина центральное место занимала аналогия Николая I с Петром Великим ("Начало славных дней Петра"). И вот скопец-грек "Старой были" начинает свою "песнь" князю Владимиру также с аналогии:

А ты, великий русский князь!

Прости, что смею пред тобою,

Отчизны славою гордясь,

Другого возносить хвалою;

Мы знаем: твой страшится слух

Тобой заслуженные чести,

И ты для слов похвальных глух,

Один их чтя словами лести.

Дозволь же мне возвысить глас

На прославление владыки,

Щедроты льющего на нас

И на несчетные языки.

Ты делишь блеск его венца,

Причтен ты к роду Константина;

А славу кто поет отца,

Равно поет и славу сына.

Далее он прославляет самодержавие:

Кого же воспоет певец,

Кого как не царей державных,

Непобедимых, православных

Носящих скипетр и венец?

Они прияли власть от бога,

И божий образ виден в них...

...Высок, неколебим и страшен,

Поставлен Августов престол.

С него, о царь-самодержитель,

С покорством слышат твой глагол

И полководец-победитель

И чуждые страны посол.

Таким образом, ядовитый намек на пушкинскую аналогию "Николай I Петр" послужил прекрасным мотивом для того, чтобы оторваться от условного "великого князя" и перенести тему на самодержавие, причем "греческий", "византийский" колорит не дан, а даны черты, либо характерные для русского самодержавия (ср. разрядку), либо общие: "Август". Следующее затем сказочное описание двух львов из меди у ног самодержца, автоматически рыкающих, как только "кто в пяти шагах от неприступного престола ногою смел коснуться пола", - насмешливый намек на "охранителей престола". Сказочный колорит служит для затушевки реального смысла. Сказочные птицы "из драгих камней", витающие на сказочных деревьях, снова дают повод к намекам:

О, если бы сии пернаты

Свой жребий чувствовать могли,

Они б воспели: "Мы стократы

Счастливей прочих на земли".

К трудам их создала природа;

Что в том, что крылья их легки?

Что значит мнимая свобода,

Когда есть стрелы и силки?

Они живут в лесах и поле,

Должны терпеть и зной и хлад;

А мы в божественной неволе

Вкушаем множество отрад.

Эта речь царских птиц, противопоставляющих свою "божественную неволю" "мнимой свободе" лесных и полевых, переходит, наконец, в иронические личные намеки на отношения Пушкина к самодержцу:

За что ты. небо! к ним сурово,

И счастье чувствовать претишь?

Что рек я? Царь! Ты скажешь слово,

И мертвых жизнию даришь.

Невидимым прикосновеньем

Всеавгустейшего перста

Ты наполняешь сладким пеньем

Их вдруг отверстые уста;

И львы, рыкавшие дотоле,

Внезапно усмиряют гнев,

И, кроткой покоряясь воле,

Смыкают свой несытый зев.

И подходящий в изумленьи

В Цape зреть мыслит божество,

Держащее в повиновеньи