Загадки гибели линкора Новороссийск - Борис Никольский Страница 23

Самое страшное на флоте — это передоклад. Начальство не любит, когда подчиненные берут свои слова обратно: “Ах, извините, мы ошиблись!”»

Самое бы время вспомнить Марченко о том, что, согласно директиве ГШ ВМФ, боезапас главного калибра разрешалось загружать на линкор только по сигналу «военная опасность», а хранить предполагалось в двух арсеналах — в Севастополе и Геленджике под Новороссийском. Эта чрезвычайная мера вызвана взрывом одного из бронебойных снарядов боекомплекта, находившегося на береговом хранении в арсенале Сухарной балки.

«…Короче говоря, меня “назначили” виновником взрыва, и следователи — это были еще те ребята, не забывайте, после смерти Сталина не прошло и трех лет, — повели дело к взрыву погребов…»

Положение Марченко было преотчаянным: из огня взрыва он попал в полымя допросов. Ему не верили, его не хотели слушать, ему подсовывали протоколы с его переиначенными показаниями. Марченко их не подписывал. В десятый, а может, в сотый раз его спрашивали:

«Как вы могли допустить взрыв боезапаса?» — «Боезапас цел!» — «Ну, это еще надо доказать…»

Доказать это можно было, лишь подняв корабль. На подъем должно было уйти не меньше года. Следователи не могли столько ждать. Виновник сидел перед ними. Да и что могло так взорваться, как не артпогреба главного калибра?!

«…Мне пришлось побывать почти во всех подкомиссиях, образованных по версиям взрыва (боезапас, диверсия, мина, торпеда…) В каждой из них беседу со мной начинали с одного и того же предложения: “Расскажите о причине взрыва боезапаса главного калибра ”. И каждый раз приходилось рассказывать и доказывать, что с боезапасом все в порядке. На мое счастье (да и на свое, конечно, тоже), остались в живых старшины башен, с которыми я осматривал погреба. Однако нам не хотели верить. Опрокинутый корабль скрылся под водой, признаков наружного взрыва еще не обнаружили. Меня просто убивало это упорное желание доказать недоказуемое — взрыв боезапаса.

Вскоре меня доставили на заседание Правительственной комиссии. Я сидел на стуле посреди большой комнаты. Кажется, это был кабинет командующего флотом… Председатель Правительственной комиссии по расследованию причин гибели линкора зампредсовмина СССР генерал-полковник В. А. Малышев начал разговор таким образом:

— Мне доложили председатели подкомиссий, что вы упорно отрицаете взрыв боезапаса главного калибра. Расскажите, на основании каких фактов вы это отрицаете…

Я рассказал все, что видел, и все, что делал в ту страшную ночь. Рассказал, как со старшинами башен обследовал погреба…

Вижу по лицам — не верят… Вдруг на подоконнике зазвонил полевой телефон. Трубку снял Малышев.

— Что? Воронка? Радиус четырнадцать метров? Листы обшивки загнуты внутрь?..

Это звонили водолазные специалисты. Они обследовали грунт в районе якорной бочки и пришли к бесспорному выводу — взрыв был внешний…

Малышев подошел ко мне и пожал руку:

— От имени правительства СССР выношу вам благодарность за грамотные действия!

— Служу Советскому Союзу!

Лечу вниз по лестнице как на крыльях.

У выхода меня поджидал капитан-лейтенант, который на машине доставил меня из учебного отряда в штаб флота.

Я думал, что теперь он отвезет меня обратно, сел с легким сердцем, но машина остановилась у здания особого отдела флота. Поднялись.

Следователь по особо важным делам — подполковник — кладет передо мной лист бумаги: “Напишите, как вы могли допустить взрыв боезапаса… Взорвался — не взорвался, Никите Сергеевичу уже доложено… Ваше дело сознаться ”.

И хотя мне уже было объявлена высокая благодарность, я вдруг почувствовал, что пол уходит из-под ног. В который раз стал рассказывать, где был и что видел… Стенографистка исправно строчила за мной, но, когда приносили отпечатанный на машинке текст, я обнаруживал в нем такие фразы, какие не говорил, да и не мог говорить… Вдруг на столе следователя зазвонил телефон. Выслушав сообщение, подполковник положил трубку.

— Да, вы правы, — произнес он. — Боезапас здесь ни при чем…

Однако отпускать меня он не спешил. Стал расспрашивать о поведении моряков на корабле и в воде. Потом рассказал о ходе следствия по другим версиям…

Теперь передо мной сидел совсем другой человек — обаятельный, остроумный, наблюдательный…» (Из воспоминаний капитана 1-го ранга в отставке Марченко.)

В ходе опроса очевидцев взрыва, членов команды линкора и специалистов флота выявились и другие факты несоответствия версии взрыву мины: отсутствие водяного столба и волны при взрыве, мощный направленный удар, вызвавший местный 3-метровый пролом пяти палуб — в их числе батарейной — и «…разрыв палубы полубака диаметром 1,5–2 м» (Сербулов, Деточка), «…отсутствие общей контузии корабля»; «…относительно малые размеры и незначительная глубина воронок» (10 и 12 м); «…пламя при взрыве над полубаком и вдоль ватерлинии корабля, двойной взрыв» (Воронкович, Никитин); «…наклон столба ила под углом 60 градусов по направлению крейсера “Кутузов”» (Гуржеев).

Нехарактерны для взрыва донной мины, лежавшей в иле, большие размеры пробоины в днище в районе 31—55-го шпангоутов, вправо от киля, длиной 21,6 м, шириной 5,5 м с площадью повреждений, захватывающей четыре отсека. На 43— 45-м шпангоутах перебит киль, и вмятина проходит влево от киля длиной 4 м и шириной 1 м. Взрыв пробил все платформы и палубы линкора и разорвал палубу полубака в районе 31— 37-го шпангоутов.

Все эти факты, а также неубедительность предположений о толчке мины якорем, якорной цепью или бриделем при постановке линкора на якорь и бочки, плюс к тому, — очевидные упущения в охране Главной базы флота, породили большие сомнения в том, что все разрушения на линкоре вызваны взрывом донной мины.

Кроме того, остаются в силе документы, имевшиеся на момент работы Правительственной комиссии.

Сохранился «Отчет по результатам разминирования неконтактных донных мин, произведенных на ЧФ от 1952 г.» (ЦВМА. Ф. 506. Оп. 032823. Д. 761. Л. 3—26), в котором указано нижеследующее.

«…Разоружено 15 мин типа RMH ящичных (в деревянном корпусе). Из них 14 исправны и одна разбита. Из исправных 13 мин в хорошем состоянии, взрыватель М-2, источник питания — батарея напряжением 14,5 вольта. Мины имели характерную маркировку “26–43”, обозначавшую, что они были изготовлены на 26-й неделе 1943 года. Повреждений минные батареи не имели. Все батареи при нагрузке 60 Ом показали напряжение, равное нулю, без нагрузки напряжение в отдельных батареях колебалось от 3,8 вольта до нуля из-за саморазряда…»

«…Таким образом, все батареи практически были разряжены до нуля и не могли обеспечить воспламенения первичного детонатора к моменту разоружения мин. Батареи подавляющего большинства указанных мин, поставленные в период Великой Отечественной войны, практически полностью разряжены от саморазряда…».