Мой лучший друг товарищ Сталин - Эдвард Радзинский Страница 23

— Значит, ты — инспекция. Ну, лады, скоро пойдем. — Он встал из-за стола и пояснил: — В тюрьме — первая партия поляков, их три сотни человек. Им объяснили, что здесь — пересылка и их отправляют в нейтральную страну… Сейчас, после поезда, их по одному проводят в Ленинский уголок… — (Комната в тюрьме, где проводились политзанятия для персонала. Там висели обязательные портреты — Маркса, Энгельса, Ленина, Кобы и членов Политбюро.) — В Ленинском уголке наши товарищи сначала сверят данные. Потом на поляка наденут наручники, конвой приведет его ко мне — в одну из камер.

Мы пошли по коридору. Он открыл камеру.

— Здесь.

В абсолютно пустом помещении под потолком горела голая лампочка.

— Тут ничего не слышно, никаких звуков выстрелов — стены обшиты кошмой. Ставим лицом в стену и в затылок… Нас три десятка участвуют. Думаю, управимся, обслужим все три сотни до рассвета…

Вернулись в кабинет начальника управления. Блохин молча начал переодеваться. Снял новенькую гимнастерку, надел вылинявшую, много раз стиранную. Напялил на голову кожаную коричневую кепку, на руки — кожаные коричневые перчатки с огромными крагами выше локтя и такой же коричневый фартук, закрывающий брюки (я вспомнил, где видел подобный маскарад — при забое баранов). Он засмеялся и сказал:

— Ну, с Богом!

И пошел.

Я подумал: когда он станет кончать меня, последним, что я увижу на земле, будут вот эти краги, фартук и морда в кепке.

Ночь я провел в кабинете… Я слышал топот ног по коридору. Опять наступала тишина, и опять топот… Всю ночь выносили трупы. Через заднюю дверь тюрьмы несли во двор и складывали в крытые грузовики.

Грузовиков было несколько. Наполнив кузов, везли в лес, в окрестности села… Название его, если не путаю, — Медное.

Это место выбирал Блохин. Хвалился, что выбрал удачно — вокруг стояли дачи НКВД и территория хорошо охранялась.

Блохин также привез сюда двух экскаваторщиков, которые, не разгибаясь, трудились всю ночь — рыли траншеи. Туда и бросали тела. Помню, что расстреливали из немецких новеньких «вальтеров»…

И меня до сих пор мучает мысль: не был ли расстрел польских офицеров в наших лагерях совместной с немцами акцией по уничтожению верхушки польского государства? Не потому ли она совпала с акцией Франка по уничтожению «руководящего слоя» поляков? И не потому ли в сорок третьем году немцы так легко нашли наше тайное захоронение расстрелянных в глухом Катынском лесу?

Утром, успешно закончив дело, Блохин вернулся в кабинет начальника управления, где я спал (точнее, не спал — всю ночь ворочался) на диване.

В кабинете был рукомойник. Он снял гимнастерку и, фырча, стал весело обливаться водой до пояса.

Потом долго обтирался, вернее, обмывался тройным одеколоном.

— Иначе нельзя, провоняешь порохом и, главное, кровью. У крови — сильный запах. Идешь, плохо вымывшись, собаки от тебя на улице с ужасом шарахаются. Я фартук и краги дома не держу.

Вправду, стоять с ним рядом было нестерпимо — так пахло от него этим одеколоном и еще чем-то… резким, ужасным.

…Потом все расстрельщики собрались в кабинете и пили долго и смертно.

Когда я вернулся в Москву, Коба сказал:

— С Блохиным встретился? Полезный, дельный мужик. Он у Ягоды, Григория (Зиновьева) и Ежова в большом доверии был. Мне Лаврентий на него донос принес. Я велел оставить его в покое, он добросовестно выполняет свою нелегкую, черную работу. В ответ на доверие обещал Лаврентию «еще крепче трудиться над уничтожением врагов». Вот и трудится, — и добавил как-то ласково: — Думаешь, и сам увидишь его работу? — Засмеялся. — Знаю, думаешь!..

Больше туда я не ездил. Но Блохин трудился две недели…

В Харькове расстреливали, как и в Калинине, во внутренней тюрьме НКВД, куда поляков доставляли с вокзала в воронках. Их также закопали недалеко от дач работников НКВД, в полутора километрах от села Пятихатки.

Именно в эти дни (такое совпадение) Коба услышал, что верный союзник начал разрабатывать… план нападения на СССР! Ему доложил об этом Берия, получивший данные своей разведки. Мои агенты молчали. О чем Коба не преминул заметить со злой усмешкой. Мои агенты сообщали иное: после Польши Гитлер решил продолжить завоевание Европы.

— Это так, — сказал Коба, — оттого мы ему теперь еще нужнее. И придется ему нам платить и платить!