Бандитский Петербург. 25 лет спустя - Андрей Константинов Страница 23

Так что с учетом складывающейся обстановки многим матерым приходилось переквалифицироваться в банальных расхитителей социалистической собственности. Кстати, именно среди этих типов, если верить печати тех лет, преобладали «остатки враждебных контрреволюционных элементов». Они занимались очковтирательством и тратили народные деньги исключительно на коллективные пьянки и кутежи. Кулаки-лишенцы подделывали расчетные знаки торгсина, сын расстрелянного белобандита и бывший колчаковский офицер организовали преступную группу, которая путем подлогов и злоупотреблений причинила государству ущерб на сумму 614 рублей…

Однако проворачивать подобного рода аферы становилось достаточно обременительно, да и боязно, поскольку крупно погореть в те годы можно было практически на любой ерунде. В эти годы не только милиционеры, но даже и прокуроры, несмотря на свою крайнюю загруженность, что называется, не пренебрегали мелочами жизни. Со страниц «Ленинградской правды» в сознание людей внедрялась мысль, что советский прокурор тесно связан с народом и твердо защищает интересы граждан, а потому ленинградцы ходили жаловаться к прокурору охотно и часто. Результаты этих жалоб сказывались незамедлительно. Стоило покупателям магазина «Шелкосбыт» заявить, что отсюда с черного хода утекают шелковые галстуки, как против директора возбуждалось уголовное преследование. Как водится, подобные жалобы приобретали подчас характер доносительства: «В ателье № 1 под видом массового производства сшито 10 костюмов для друзей и знакомых заведующего. Необходимо вмешательство районной прокуратуры». Подпись – неразборчиво. А что делать – всем хочется ходить в хороших костюмах…

Между тем в уголовном мире Советской страны наступало новое время – время тоталитарного государства, которое брало на себя основные функции насилия по отношению к своим гражданам. Уголовный мир уже не мог конкурировать с безжалостной машиной и начинал перестраиваться. Группировки жиганов и урок по всей стране сливались (мирно или кроваво) в шайки, базировавшиеся на новых понятиях. Наступало время воров в законе. Однако в крупных городах, особенно в таких как Москва и Ленинград, государство продолжало держать руку на пульсе особенно жестко – ни о каких ворах в законе и организованной преступности в те годы здесь вообще и речи идти не могло. Блатным в городе особо развернуться не давали.

Но тут грянул июнь 1941-го, и блатным стало не до новых понятий, а простым горожанам – не до хороших костюмов. Город ожидала девятисотдневная блокада.

* * *

Осенью-зимой 1941 года участковый милиционер Куйбышевского района города Ленинграда Тимофей Гурченок завалил свое руководство заявлениями с просьбой отправить его на фронт. На последнем таком заявлении начальник отдела кадров, не выдержав, поставил жесткую резолюцию с угрозой отдать участкового под трибунал как «саботажника», уклоняющегося от ответственности по поддержанию правопорядка на вверенной ему территории…

Этот эпизод – не просто факт биографии конкретного «государева человека», доведенного голодом до той степени отчаяния, когда передовая, в сравнении с жизнью в осажденном городе, мнится раем. Это история о сотрудниках ленинградской милиции в целом. О тех из них, кому в суровую блокадную пору приходилось в первую очередь СЛУЖИТЬ, и только потом – ВЫЖИВАТЬ…

Перед войной в штате ленинградской милиции состояло 13,5 тысяч человек. Но уже к началу июля 1941-го ушло добровольцами, либо было мобилизовано по военкоматовским повесткам почти пятнадцать процентов личного состава. Эта цифра продолжала расти вплоть до 10 июля, когда появилось согласованное с Наркоматом обороны указание НКВД СССР о бронировании сотрудников милиции и приравнивании службы в милиции к службе в Красной армии. Тогдашний начальник ленинградской милиции Евгений Грушко разослал во все городские милицейские подразделения письма с грифом «секретно», где потребовал от руководителей на местах «провести соответствующую разъяснительную работу и прекратить уход добровольцев на фронт». И всё же в конечном итоге почти две трети сотрудников ленинградской милиции оказалось на полях сражений.{ Спешно переброшенных в сентябре 1941 года на самые ответственные участки фронта ленинградских милиционеров немцы поначалу восприняли как «флотское подкрепление русских». А все потому, что полевого армейского обмундирования не хватало и какое-то время милиционеры воевали в своих синих гимнастерках и шинелях. Уже после войны, в мемуарах уцелевших немецких военачальников, боевые качества «полицейских частей», защищавших Ленинград, оценивались весьма высоко.}

Недокомплект пытались восполнить за счет приема новых работников из числа военнообязанных запаса и бригадмила. Ставили «под ружье» женщин. Существенную помощь взялись оказывать ленинградские комсомольцы, активно привлекавшиеся для выполнения различных поручений милиции (охрана госсобственности, патрулирование улиц, контроль исполнения населением правил светомаскировки и противопожарной охраны и т. д.). И всё равно: оставшиеся в осажденном Ленинграде милиционеры отныне были вынуждены работать «за себя и за того парня».

На первых порах справлялись. Возможно, в какой-то степени помог недавний опыт советско-финской военной кампании, когда Ленинград в течение 125 суток, по сути, являлся прифронтовым городом и его милиция работала в условиях, схожих с режимом военного времени.

Так или иначе, но в первые месяцы войны в городе обозначилась тенденция к снижению преступности. Достаточно сказать, что к 1 сентября 1941 года общее количество преступлений, в сравнении с предвоенным временем, сократилось на 60 %. И это при том, что параллельно с основной служебной деятельностью сотрудникам милиции пришлось взвалить на свои плечи огромное количество дополнительных, ранее им несвойственных, но неизбежных с введением военного положения обязанностей. В числе которых значились и, мягко говоря, небесспорные. Например, согласно Инструкции Штаба МПВО, «при разрыве бомбы вблизи домохозяйства – стремиться установить ее тип».{ А еще в суровую блокадную зиму ленинградским милиционерам, помимо прочего, вынужденно приходилось приглядывать за Медным Всадником. Укрытый досками, он так и притягивал к себе горожан, «на раз-два» разбиравших на дрова любого рода деревянные конструкции}

В зависимости от складывающейся обстановки перечень доп-функций претерпевал изменения расширялся, милиционерам приходилось примерять на себя всё новые и новые профессии. Вплоть до… профессии гробовщика. В секретной служебной записке о деятельности милиции г. Ленинграда, подготовленной 5 октября 1943 года вышепомянутым начальником Управления, комиссаром милиции 2 ранга Е. Грушко встречается следующий абзац:

«…Люди буквально умирали на ходу, на улицах, и своевременная уборка трупов стала важным профилактическим мероприятием – городу грозила эпидемия. Работникам милиции пришлось взяться за несвойственные им, но неизбежные функции. Они превращаются в гробовщиков, агентов похоронных бюро и т. п. Не ограничиваясь уборкой трупов с улиц, работники милиции обходили квартиры, оформляли документы о смерти, организовывали отправку трупов в морги, а чаще всего сами впрягались в саночки (своеобразная погребальная колесница того периода) и на себе везли трупы в морги, напрягая последние силы».