Сталинские маршалы в жерновах политики - Юрий Рубцов Страница 23

Поначалу нарком обороны еще сохранял определенную трезвость в оценке ситуации, требовал более тщательно разобраться с тем или иным заподозренным во вредительстве или шпионаже военнослужащим. Но после того как Сталин 2 июня 1937 г. заявил на заседании Военного совета при НКО о том, что в армии вскрыт заговор (имелись в виду Тухачевский и его товарищи по несчастью), он стал ретиво поддерживать насквозь лживую версию о всеохватности «заговора».

«Тов. Ежову. Берите всех подлецов» — эта резолюция, начертанная Ворошиловым 28 мая 1937 г. на списке 26 работников Артиллерийского управления РККА, стала своеобразным и зловещим символом его почти абсолютного пресмыкательства перед НКВД.

А ведь даже те немногочисленные случаи, когда нарком проявил даже не твердость, но хотя бы неготовность тут же «сдать» людей, показывают его немалые возможности. Одно короткое слово «оставить», написанное на ходатайствах Особого отдела ГУГБ НКВД СССР об увольнении и аресте, спасло жизнь начальникам военных академий Н.А. Веревкину-Рахальскому и И.А. Лебедеву. Даже менее категоричные резолюции наркома: «Пока оставить в покое», «Вызвать для разговора» спасли для нашей армии тогда полковника, а в будущем — Маршала Советского Союза Р.Я. Малиновского, комбрига (в годы войны — генерала армии, командующего войсками нескольких фронтов) И.Е. Петрова, комбрига же, а позднее генерал-лейтенанта П.С. Кленова, назначенного перед войной на должность начальника штаба Прибалтийского особого военного округа.

В принципе для Ворошилова, как видно, не было разницы, шла ли речь о людях ему хорошо, а то и близко знакомых, или, наоборот, неизвестных. А.Н. Шелепин, председатель Комитета государственной безопасности, рассказывал в связи с этим на XXII съезде партии: «Накануне расстрела Якир обратился к Ворошилову со следующим письмом: «К.Е. Ворошилову. В память многолетней в прошлом честной работы моей в Красной армии я прошу Вас поручить посмотреть за моей семьей и помочь ей, беспомощной и ни в чем не повинной…»

И вот на письме человека, с которым долгие годы вместе работал, хорошо знал, что тот не раз смотрел смерти в глаза, защищая советскую власть, Ворошилов наложил резолюцию: «Сомневаюсь в честности бесчестного человека вообще» ^[60].

Можно допустить, что в конкретном случае и в самом деле могли быть какие-то сомнения относительно вины Якира — чего не бывает между людьми. Но нельзя не заметить, что прямо-таки с ненавистью Климент Ефремович отзывался тогда буквально о каждом, кто пребывал в руководстве Вооруженными Силами и был осужден по делу о «военно-фашистском заговоре» — М.Н. Тухачевском, Н.П. Уборевиче, И.Э. Якире, В.М. Примакове, да и не только о них.

Когда сегодня узнаешь, что органы НКВД располагали компрометирующими данными и на самых ближайших друзей Ворошилова, например, на того же С.М. Буденного, невольно задумываешься, а как к ним — знай об этих сведениях — отнесся бы сам нарком обороны. Как следует из справки, составленной в июле 1941 г. для наркома внутренних дел Берии, «арестованный Егоров А.И. (Маршал Советского Союза. — Ю.Р.) при допросе 28 марта 1938 года показал… о крайнем озлоблении Буденного против Ворошилова, доходившего до террористических высказываний» ^[61]. В 1938 г., как теперь известно, компромату, касавшемуся Буденного, значения не придали, а в июле сорок первого для каких-либо оргвыводов у Ворошилова руки были коротки.

По мнению некоторых бывших работников Главной военной прокуратуры, которым довелось заниматься реабилитацией жертв репрессий, Ворошилов увидел в НКВД союзника, который помог бы ему (и в самом деле помог) устранить с дороги (и вообще из жизни) более молодых и несравненно лучше подготовленных в военном отношении потенциальных конкурентов. Здесь, на наш взгляд, большая доля истины. Бывший заместитель главного военного прокурора Б.А. Викторов на основе анализа огромного числа документов пришел к следующему выводу: «Справедливость требует преступником объявить и К.Е. Ворошилова. История советского правосудия не знает такого изобилия достоверных неопровержимых доказательств, которые так неотразимо изобличали бы подсудимого в преднамеренном уничтожении неугодных ему людей» ^[62].

При всей точности такой оценки нельзя не отметить, что прозвучала она уже в годы «перестройки», когда смело выражать свои суждения было «можно». Но, к чести некоторых историков фронтового поколения, они решились публично высказать свое мнение о преступной роли бывшего наркома обороны еще в 1960-е гг., когда это было уже небезопасно, ибо после смещения Хрущева все больше набирал темпы процесс скрытой реабилитации Сталина и сталинизма. Смело выступил в ходе обсуждения книги А.М. Не-крича «1941, 22 июня», состоявшегося в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС в феврале 1966 г., В.А. Анфилов (автор счастлив считать его своим учителем). Выражая несогласие с мнением одного из выступавших о том, что имя Ворошилова заслуживает «исключительного уважения», он заявил буквально следующее: «…Рыльце этого человека за необоснованные репрессии командных кадров также в пушку. И у меня сердце кровью обливается, когда он стоит на мавзолее Ленина» ^[63].

Виктор Александрович был достаточно искушенным человеком, чтобы не понимать, чем грозит ему излишняя с точки зрения обывателя откровенность (он и в самом деле был досрочно уволен с военной службы в запас, рукопись его монографии, необходимой для защиты докторской диссертации, в издательстве рассыпали). Однако и отступить от принципа «…А истина — дороже» не мог.

Наказали (исключили из партии, не дали возможности продолжать научные исследования, уволили из армии) и многих других участников дискуссии, позволивших свое суждение иметь. А об отношении власти к Ворошилову более чем наглядно свидетельствует факт повторного присвоения ему в 1968 г. звания Героя Советского Союза.

Объективности ради скажем: в отношении Ворошилова к тем, кто оказался под подозрением, были все же и исключения. С 1935 по 1937 г. военным комендантом Москвы служил будущий Герой Советского Союза комдив М.Ф. Лукин. В 1937 г. «за притупление классовой бдительности и личную связь с врагами народа» он получил по партийной линии строгий выговор с занесением в учетную карточку, был снят с должности и переведен в штаб Сибирского военного округа. Когда в 1938 г. его вызвали в Москву, в Комиссию партийного контроля, в здании ЦК Лукин случайно встретил Ворошилова. Узнав об обстоятельствах дела, Ворошилов прямо при Лукине позвонил одному из руководителей КПК Е.М. Ярославскому и попросил внимательно разобраться. Вмешательство наркома обороны оказалось веским — комдива оставили в покое.