Наполеон. Голос с острова Святой Елены. Воспоминания - Барри Эдвард О'Мира Страница 22

27 сентября. Полномочные представители подъехали к воротам Лонгвуда и хотели войти внутрь, но офицер на посту отказал им в этом, так как в их пропусках не был обозначен Лонгвуд, а было только написано «проход всюду, где британский офицер имеет право проходить».

28 сентября. Наполеон углубился в чтение большой работы Денона о Египте, из которой он собственноручно делал выписки.

1 октября. Повторил Наполеону то, что сэр Хадсон Лоу хотел 23 сентября передать ему через меня. Наполеон ответил: «От нынешнего кабинета министров я ничего не жду, кроме дурного обращения. Чем больше они хотят унизить меня, тем больше я хочу возвеличить себя. У меня было намерение присвоить себе имя полковника Мурона, который был убит под Арколой рядом со мной, прикрыв меня своим телом, и жить в качестве частного лица в Англии, в какой-нибудь части этой страны, как живут люди в отставке, никогда не испытывая желания вращаться в высшем свете. Я бы никогда не ездил в Лондон и даже никогда не обедал вне дома. Возможно, мне пришлось бы видеться с ограниченным кругом лиц. Возможно, я смог бы завести дружбу с кем-то из учёных. Я бы ежедневно прогуливался верхом и затем возвращался к своим книгам».

Я обратил его внимание на то, что, пока он будет продолжать настаивать на титуле «его высочество», английские министры будут иметь предлог для того, чтобы держать его на острове Святой Елены. Он ответил: «Они вынуждают меня на это. По прибытии на этот остров я хотел принять чужое имя и предложил это адмиралу, но они не захотели разрешить мне пойти на этот шаг. Они настаивают на том, чтобы называть меня генералом Бонапартом. У меня нет причин стащиться этого титула, но я не возьму его из их рук. Если бы республика не имела законного существования, то у неё не было бы больше права назначать меня генералом, чем у первого же магистрата. Если бы адмирал остался, то, вероятно, все проблемы можно было бы урегулировать. Он был добрый человек и, отдавая ему должное, он не был способен на подлые поступки. Как вы считаете, — добавил он, — нанесёт ли он нам какой-нибудь вред, прибыв в Англию?»

Я ответил: «Я не думаю, что он окажет вам какую-нибудь услугу, особенно в связи с тем, как вы обошлись с ним, когда он в последний раз пришёл повидаться с вами, но он никогда не станет лгать: он будет строго придерживаться правды и высказывать своё мнение о вас, которое малоприятно». — «Отчего же, — возразил Наполеон, — на борту корабля мы были очень благосклонны друг к другу. Что он может сказать обо мне? Что я хочу сбежать и вновь взобраться на французский трон?»

Я ответил, что весьма вероятно, что он и подумает об этом и скажет это. «Вот ещё! — воскликнул Наполеон. — Если бы я сейчас находился в Англии и депутации из Франции предстояло приехать туда и предложить мне трон, то я бы не принял этого предложения до тех пор, пока не узнал, что это единодушное желание всей страны. В противном случае я был бы вынужден превратиться в палача и отрубить головы тысячам, чтобы оставаться во главе страны: чтобы мне удержаться там, пришлось бы разлиться целому океану крови. Я уже наделал достаточно шуму во всем мире, теперь же я старею и хочу уединения. Именно эти побуждения, — продолжал он, — вынудили меня отречься от престола в последний раз».

Я напомнил ему, что, когда он был императором, он добился ареста брата сэра Джорджа Кокбэрна, бывшего тогда послом в Гамбурге, и отправки его во Францию, где он в течение нескольких лет содержался под стражей. Наполеон выглядел удивленным, услышав от меня эту историю, и попытался вспомнить её. После небольшого раздумья он спросил меня, уверен ли я в том, что человек, арестованный в Гамбурге, был действительно братом сэра Джорджа. Я ответил, что абсолютно уверен, поскольку об обстоятельствах этого дела мне рассказал сам адмирал.

«Вполне возможно, — ответил Наполеон, — но я не припомню имени арестованного. Однако я предполагаю, что это, должно быть, случилось в то время, когда я добивался ареста всех англичан, которых можно было обнаружить на континенте, только потому, что ваше правительство еще до объявления войны захватывало все французские корабли, задерживало матросов и пассажиров, которых они могли обнаружить в гаванях или в портах. Я, в свою очередь, задерживал всех англичан, которых можно было бы найти на континенте, для того, чтобы показать им, что если они всемогущи в море и могут делать там всё, что им угодно, то я в такой же степени силен на земле и имею такое же право задерживать людей на подвластной мне территории. Теперь, — заявил Наполеон, — я могу понять причину, почему именно его выбрали ваши министры. Однако меня удивляет, что он никогда не обмолвился об этом. Деликатный человек не согласился бы взять на себя обязанность препровождать меня сюда, учитывая подобные обстоятельства. Вот вы увидите, — продолжал он, — что довольно скоро англичане прекратят ненавидеть меня. Многие из них побывали во Франции, где они услышали правду, именно они и совершат революцию в мнении обо мне в Англии — пусть же они сами оправдают меня, и у меня нет сомнений, каков будет результат».

Узнал, что полномочные представители получили разрешение от сэра Хадсона Лоу приближаться к Лонгвуду вплоть до внутренних ворот.

Сэр Хадсон Лоу в сопровождении сэра Томаса Рида, майора Горрекера, Виньярда и Причарда, за которыми следовали три драгуна и слуга, въехали на территорию Лонгвуда, спешились перед бильярдной комнатой и потребовали «встречи с генералом Бонапартом». Генерал Монтолон ответил им, что Наполеон нездоров. Этот ответ не удовлетворил его превосходительство, который вновь в приказном тоне отправил гонца заявить, что у губернатора есть важное сообщение, которое он (губернатор) хочет лично передать генералу Бонапарту, и что никому другому он это сообщение не передаст.

Губернатору был послан ответ, что он может передать своё сообщение Наполеону тогда, когда тот будет в состоянии его принять, и что в настоящее время Наполеон страдает от зубной боли. В четыре часа дня Наполеон послал за мной и попросил осмотреть один из его зубов мудрости, который шатался и в котором образовался кариес. Затем он спросил меня, известно ли мне, чего хотел губернатор. Я ответил, что, вероятно, он получил какое-то сообщение от лорда Батхерста, которое не хочет передавать кому-либо другому.

«Для нас было бы лучше не встречаться, — заметил Наполеон. — Возможно, это какая-то глупость лорда Батхерста, которую губернатор хочет сделать еще более неприятной манерой ее передачи. Я уверен, что в этом сообщении ничего хорошего нет. В противном случае ему бы так не терпелось передать его мне лично. Лорд Батхерст плохой человек, его сообщения ничего хорошего не сулят, но губернатор хуже всех остальных. От нашей встречи ничего хорошего не получится. В последний раз, когда я встречался с ним, он дважды или трижды в гневе хватался за эфес своей сабли. Поэтому прошу вас завтра пойти к нему или к сэру Томасу Риду и сказать, что если ему требуется что-то сообщить мне, то пусть он лучше обратится к Бертрану или Бертран сам отправится к нему, заверьте его в том, что он может положиться на правдивый доклад Бертрана мне. Или пусть он пошлёт ко мне полковника Рида, чтобы тот объяснил, чего ему хочется сказать мне; я приму Рида и выслушаю его, так как он будет выступать только в роли передающего приказы, а не отдающего их; поэтому если полковник Рид явится ко мне с плохой миссией, то меня это не будет волновать, поскольку он будет только подчиняться приказам своего начальника».