Вуали Фредегонды - Жан-Луи Фетжен Страница 22

Меньше, чем через час, идущие впереди повозки Гонтран и Карибер избавились от своих свечей. Вскоре к ним присоединились их стражники и слуги с едой и вином. Зигебер и Хильперик следовали сзади в молчании, но если первый вполголоса читал молитвы или казался полностью погруженным в себя, то помыслы второго были далеки от Бога и его святых. Стоило ему закрыть глаза — как перед ним возникало обнаженное тело Фредегонды, ее длинные черные волосы, колышущиеся в такт ее движениям, когда она гарцевала на нем, словно всадница, ее изящная шея, изгиб бедер, невероятно упругая грудь… От этих сладостных воспоминаний на лице у него выступал румянец, а член немедленно затвердевал, словно жил своей собственной жизнью. Разумеется, для таких мыслей сейчас было не время и не место, но его душа, сердце и тело не могли забыть ее блаженно-изнурительных ласк.

Ни одна женщина, даже Одовера, до сих пор не сумела вызвать в нем такое страстное желание. Все те женщины, с которыми он совокуплялся во время коротких случайных встреч, порой притиснув их к двери или опрокинув на стол, а то и на кровать в супружеской спальне — когда ежемесячные женские недомогания вынуждали жену спать отдельно, — оставили у него лишь смутное ощущение какой-то нелепой возни. И даже лицо Одоверы он мог сейчас вспомнить лишь с трудом. Он женился на ней, когда они оба были еще почти детьми, и уже после первой беременности Одоверы он полностью утратил к ней интерес, проводя гораздо больше времени на охоте или на площадке для упражнений с оружием, чем в спальне жены. Порой он отсутствовал неделями и даже месяцами, а когда появлялся, чтобы исполнить супружеский долг, то это каждый раз приводило к появлению очередного младенца — в чем, чем, а в плодовитости Одовера не имела себе равных.

С Фредегондой все было иначе. Два дня и две ночи не могли насытить его страсть… С первого мгновения, когда он увидел ее с Хловисом на руках, он возжелал ее. Он помнил и взгляды своих братьев, когда она вошла в зал, помнил выражение их лиц — смущение Зигебера, непристойную гримасу Карибера… Возможно, впервые в жизни старшие братья позавидовали ему — и их столь явное желание еще усилило его собственное. В тот же вечер, меньше чем через два часа после того, как он узнал о смерти короля, Хильперик велел привести Фредегонду к себе в комнату. Что привлекло его больше всего — то, как она на него смотрела, со смесью бесстыдства и сладострастия, абсолютно не скрывая своих чувств, тогда как другие всегда опускали глаза и дрожали, словно жертвы, обреченные на заклание. Или невинная грация, с которой она начала раздеваться, — стоя на расстоянии от него, так что ему оставалось только наблюдать… Хильперик сидел на кровати, чувствуя, как сильно стучит сердце, пока она снимала котту и распускала шнуровку на платье, от груди до талии, постепенно стягивая его, пока оно с легким шорохом не соскользнуло на пол… Оставшись в одной тонкой нижней рубашке, почти прозрачной в свете свечей, в которой она казалась даже более соблазнительной, чем полностью обнаженная, Фредегонда медленно приблизилась к принцу, чтобы он снял эту последнюю преграду, разделявшую их. Прежний Хильперик, бесцеремонный и грубый, просто завалил бы ее на кровать и овладел ею — быстро и лихорадочно, почти яростно, с глухим медвежьим рычаньем, испытав в итоге лишь мгновенную вспышку наслаждения. Так было всегда, начиная с того дня, когда толстая служанка лишила его невинности по приказу его отца. В результате к двадцати двум годам он имел троих сыновей (а сейчас Одовера была беременна в четвертый раз) и очень мало удовольствия — он не чувствовал даже радости завоевателя.

Но в минувший вечер именно с завершения все и началось. Ласки, поцелуи, прикосновения, поглаживание волос, опьянение ароматом кожи, стоны и шепот… За эти два дня и две ночи они множество раз впадали в забытье и узнавали друг друга заново, изнуряя друг друга, но так и не истощая своего обоюдного желания… Два дня и две ночи они не выходили из спальни, никого не видели и, лежа на смятой постели, говорили целыми часами (в основном Хильперик) о своей прежней жизни — будущей, он без нее уже не представлял.

Уже наутро первого дня, когда он поднялся с постели, чтобы распорядиться насчет еды и питья, а она еще спала, их общее будущее было для него очевидным. В тот момент, когда смерть его отца сделала его самого королем, судьбе было угодно, чтобы Одовера удалилась из его жизни, а вместо нее появилась эта женщина. Бог ему свидетель — он не подстраивал ничего умышленно. Он отослал королеву в Париж из соображений безопасности, и она сама выбрала служанку, которая привезла сюда Хловиса. Он и имени-то ее не знал… Внезапно Хильперик к стыду своему понял, что даже не спросил у девушки, как ее зовут. Сидя в кресле и глядя на нее, лежащую на скомканных простынях, на ее слегка раздвинутые бедра, поясок из змеиной кожи, руки, одна из которых лежала на груди, а другая — под щекой, он думал, что ничего о ней не знает, кроме одного: отныне она станет частью его жизни, так или иначе. Эта женщина озарила его будущее, пока еще неопределенное, новым светом, словно счастливое предзнаменование.

Пристально изучая каждый дюйм ее расслабленного тела, Хильперик вдруг заметил, что она чуть приоткрыла глаза и также внимательно смотрит на него, не говоря ни слова, своими блестящими зелеными глазами, взгляд которых, казалось, проникал до самой глубины души. Но больше всего его взволновало то, что она не сделала ни малейшего движения, чтобы прикрыть наготу — и даже не свела бедра вместе.

— Проснулась… — проговорил он, чтобы протянуть время и вернуть себе уверенность. — А я, оказывается, даже не знаю твоего имени.

— Фредегонда, государь.

— Фредегонда! — воскликнул он, невольно улыбнувшись. Frid gunth — Мир и война… И что же это значит?

Но улыбка Хильперика померкла под пристальным взглядом изумрудных глаз. От этой девушки, несмотря на ее юный возраст и даже на ее наготу, исходила невероятная сила.

— Мир — для тех, кого я люблю, — прошептала она, — война — для наших врагов, государь.

Хильперик встал с кресла и сел на кровать рядом с ней. Снаружи щебетали птицы. Было уже жарко. Хильперик провел пальцем по гладкому обнаженному бедру девушки.

— Какой ты хочешь morgengabe?

Фредегонда попыталась улыбнуться, но невольно нахмурившийся лоб выдал ее непонимание.

— Du bischt nidd frankisch… [33]

Она не ответила. Глаза ее заволоклись пеленой, и Хильперик постарался побыстрее загладить свои слова:

— Утренний дар, — мягко пояснил он. — Morgengabe… Это обычай.

— Я знаю. Но по обычаю это делается после первой брачной ночи.

— А разве это не была наша первая брачная ночь?

— Тогда я стала королевой, коль скоро ты король… Чего же мне еще желать?

Ее ответ привел тогда Хильперика в восторг и доставлял радость всякий раз, когда он воскрешал в памяти эту сцену. Даже если это было всего лишь игрой, разве не выглядело как предложение о женитьбе, на которое ответили согласием? Окажись на месте Фредегонды любая другая женщина, это воспоминание было бы смехотворным, но все, что было связано с ней, могло быть лишь глубоко волнующим… Вплоть до ее имени и того объяснения, которое она ему дала. Имя для войны. Имя для королевы.