Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова Страница 22

Готовясь идти на Новгород, Иоанн велел царевичу ехать вперёд, во всём накрепко разузнавать и разведывать, нет ли где какой измены. Однако послушный сын своего державного родителя имел свои задумки и затеи. Он спешил приехать пораньше в Тверь, дабы попировать на свадьбе в доме боярина Акиндиева, женившего своего сына Андрея, с которым царевич находился в приятельстве.

Царевич Иван и Фёдор, освежённые декабрьским морозцем, стали беседовать.

— Ты не имей более никаких дел с малым, — начал царевич. Так меж собой они называли малорослого Годунова. — А пуще того не замай его. Или, мыслишь, государь о том не проведает?

— Ужели Бориска успел пожалобиться?

— А то! Не замай его более!

— Ладно. Отдам ему своё нелюбие за его малый рост.

Царевич засмеялся, хлестнул лошадь и поскакал вперёд. А Фёдор обругал про себя Годунова и помчался за царевичем. С этой поры он будет обходить стороной опасного ябедника.

Между тем у боярина всё было готово к приезду почётных гостей. Собрались и чиновные люди, и бояре. Свадебный стол богатыми яствами не уступал московскому. Осушив чару вина, Фёдор незаметно вышел вон. Кружило голову, но морозный воздух быстро освежил его. Он дошёл до городской площади, где в центре трёхлучевой застройки возле церкви Белая Троица толпилось много самого пёстрого люда. Живой и любопытный Фёдор не удержался, оставил знатных гостей, чтобы посмотреть на город.

Чудное зрелище открылось ему. Белая Троица, устремив ввысь узорчатые кокошники, была подобна освещённому солнцем светлому облаку с замысловатыми очертаниями, и воздух над нею лучезарно струился тоненькими, вытянутыми к небу струйками. Вспомнив слова матушки, Фёдор представил себе, что такими струйками восходят к Богу молитвы верующих, и ему самому тоже хотелось молиться. На душе было тревожно. Ладно ли он сделал, что вопреки воле родителя поехал с царевичем? И ладно ли он теперь сотворил, покинув свадебный стол? И пригоже ли ему быть на чужой свадьбе? Лица незнакомые. А царевич нехорош и много пьёт. Взгляд тяжёлый, губы язвит недобрая усмешка, словно он что-то затеял.

Тем временем на площади началась суматоха. Не ведая о её причине, Фёдор вернулся за свадебный стол. Царевич казался возбуждённым. Взгляды гостей были опущены. Боярышня-невеста была очень бледна, а жених неспокоен.

А случилось в отсутствие Фёдора нечто неожиданное, не ко свадебному чину. К царевичу приблизился царский гонец и сказал ему, что государь по дороге в Тверь разорил Клин, а жителей его сгубил. Узнав о том, тверичи кинулись кто куда.

— Вели их остановить! Скажи, государь, слово царское!

Гонец произнёс эти слова, склонившись перед царевичем в низком поклоне.

— Эй, воевода! Или не слышишь? Вели поставить рогатки на всех улицах! Вели всем тверичам встречать царя с хлебом-солью! Кто станет говорить, что государь немилостив и казнит людей, то отвечать: государь милостив, а лихих людей везде казнят. А про клинчан государь сыскал, что они мыслили над ним и над его землёю лихо и что меж бояр свары делают. И государь волен в своих людях: добрых жалует, а лихих казнит.

И, обратившись к хозяину, царевич крикнул:

— Эй, боярин, зови скоморохов и гусляров!

Двери отворились, и в просторную палату на свадебный пир ввалились бедно одетые люди в армяках и сильно изношенных кафтанах. Это были скоморохи. Они внесли с собой морозные запахи, смешанные с запахами пота, сухих трав и лошадиного стойла. Их голодные глаза скользили по богатому столу.

Слуга поднёс им ковш вина, к которому они поочерёдно прикладывались, и каждый прижимал к груди единственную драгоценность: одни — самодельные гусли, другие — рожки и погудошники. Утолив жажду, артисты обратили к хозяину неуверенно-вопросительные взоры, по губам расползлись приветливые улыбки. Старшим среди скоморохов был самый старый. Он и повернулся к царевичу:

— Дозволь спросить у твоей царской милости, о чём велишь сказывать — о старине ли дальней...

— Тебе ли, седой лис, смущать честной люд лживыми байками! — гневно перебил его царевич. — Али ты не слыхивал про славные деяния благоверного государя нашего, царя всея Руси Ивана Васильевича?

— Как не слыхивал? От века славен наш царь-батюшка делами многотрудными...

Старый гусляр немного помолчал, будто споткнулся на слове, и продолжил:

— И не токмо делами многотрудными, но и грозой своего праведного гнева на своих подданных. Не одно токмо простонародье живёт перед ним в страхе, но и бояре многие, и ближники его...

Седой гусляр пристально смотрел на царевича, словно желая понять, что ему нужно, потом положил пальцы на струны и запел. В песне говорилось о том, как Никита Романович спас от верной смерти царевича Фёдора, своего родного племянника и крёстного сына, которому уготовил её Малюта Скуратов — по воле самого царя. Гости слушали молча, испуганно. Царевич казался бледным, безжизненным.