Срединное море. История Средиземноморья - Джон Джулиус Норвич Страница 22

Что же касается описываемого времени, то самому Константину оставалось жить еще семь лет. Весной 337 г., уже будучи больным человеком, император отправился в путешествие к Еленополю, городу, который он заново отстроил в память о своей матери, где, как он надеялся, горячие целебные воды будут для него благотворны. Увы, этого не произошло. На пути домой, в столицу, его состояние быстро ухудшилось, и стало ясно, что он не сможет продолжать путь. Таким образом, этот выдающийся человек, который в течение многих лет являлся самозваным епископом христианской церкви, принял в конце концов крещение не в Константинополе, а в Никомедии. Евсевий сообщает, что по завершении церемонии Константин «надел императорское облачение, белое и излучавшее свет, и лег в нем в белоснежное ложе, даже отказавшись вновь надевать пурпур».

Можно задаться вопросом: почему он так долго тянул с крещением? Наиболее вероятным ответом будет самый простой: это таинство полностью очищало его от всех грехов, но, к несчастью, к нему можно прибегнуть только один раз. Следовательно, наиболее разумно было откладывать его на сколь возможно долгий срок, чтобы сократить вероятность возвращения на неправедный путь. Возможно, этот последний пример балансирования был самым подходящим завершением правления Константина, продолжавшегося тридцать один год и ставшего самым долгим в истории Рима со времен Августа. Оно завершилось в полдень, в праздник Пятидесятницы, 22 августа 337 г. Его похоронили в недавно построенной им церкви Святых Апостолов. На основании посвящения храма «он поставил двенадцать саркофагов в этой церкви подобно священным столпам, в память о числе двенадцати апостолов. В центре их стоял его собственный [саркофаг], а с каждой его стороны — по шесть других».

Единоличная власть после смерти Константина просуществовала не особенно долго. Со смертью императора Феодосия Великого в 395 г. империя вновь раскололась ^[85], и хотя верховная власть прочно закрепилась за Константинополем, в Италии правила вереница полумарионеточных императоров (по преимуществу в Равенне) более половины века. Однако в описываемый период на Италийском полуострове, как в основной части Западной Европы, произошли серьезные изменения.

Причиной этих изменений стали народы, которых жители империи презрительно называли варварами. Из этих многочисленных и отличавшихся друг от друга племен наиболее интересны с точки зрения нашего повествования два — готы и гунны. Трудно себе представить более несхожие народы. К концу IV в. готы уже стали относительно цивилизованными, большинство из них приняло христианство в его арианской разновидности. Хотя западной их ветвью, так называемыми вестготами (визиготами), до сих пор управляли независимые друг от друга вожди, остготы (остроготы) уже объединились и создали процветающее королевство в Центральной Европе. Гунны, в свою очередь, отличались дикостью: недисциплинированная языческая орда монгольского происхождения, которая примчалась из степей Центральной Азии, сметая все на своем пути. Оба народа в разное время представляли серьезную угрозу для империи. Вероятно, стало неожиданностью то, что готы напали первыми.

В последние годы IV в. вестготский вождь Аларих наводил страх на земли от Константинополя до Южного Пелопоннеса. В 401 г. он вторгся в Италию, но империя каким-то образом сумела поставить его в безвыходное положение, и так продолжалось несколько лет. Но это породило серьезные недоразумения. Первое состояло в том, что все варвары похожи: недисциплинированные орды одетых в кожи дикарей, которые не могли соперничать с хорошо обученной императорской армией. Эта иллюзия не могла сохраняться слишком долго. Второе состояло в том, что Аларих стремится к ниспровержению империи — и, к несчастью, это заблуждение оказалось более живучим. Истина же заключалась в прямо противоположном: он сражался не за разрушение империи, а за обретение постоянного места жительства для своего народа в ее пределах, так чтобы готы получили автономию, а сам он, как их вождь, — высокий статус в рамках имперской иерархии. Если бы только правитель Западной империи Гонорий, находившийся в Равенне, и римский сенат оказались в состоянии постичь сей простой факт, то они вполне смогли бы предотвратить окончательную катастрофу. Не поняв же этого, они сделали ее неизбежной.

Три раза в период с 408 по 410 г. Аларих осаждал Рим. Во время первой осады римлянам, страдавшим от голода, пришлось уплатить огромный выкуп — 5000 фунтов золота и 30 000 — серебра. Вторая закончилась тем, что они согласились низложить императора. Третья началась в тот момент, когда Гонорий благополучно укрылся в Равенне, отказавшись вернуться, и закончилась разграблением города. Могло, правда, произойти и худшее: Аларих, будучи благочестивым христианином, приказал не трогать церкви и вообще религиозные сооружения и относиться с уважением к местам, которые обладали правом убежища. Тем не менее остановить грабеж не получилось: готы хотя и могли быть христианами, но отнюдь не походили на святых. Когда три дня, отпущенные на разграбление и опустошение, закончились, Аларих двинулся на юг, но дошел только до Консенции, став жертвой жестокой лихорадки — вероятнее всего, малярии, — и через несколько дней скончался. Ему было всего сорок лет. Его преемники доставили тело вождя к реке Бузенто, которую они перегородили плотиной и, таким образом, пустили поток по новому руслу. Здесь, на речном ложе, они похоронили своего предводителя, затем разобрали плотину, вода поднялась и накрыла его.

Гунны, которые в отличие от готов были варварами не только по названию, впервые проложили себе путь в Европу в 376 г., разгромив королевство остготов. Первые контакты гуннов с цивилизованным миром, однако, не оказали на них благотворного воздействия. В своем подавляющем большинстве они жили и спали под открытым небом, презирали всякое земледелие и даже вареную пищу, хотя любили смягчать сырую еду, держа ее между собственными бедрами и боками лошадей во время скачки. Одевались они в туники, сделанные из шкурок полевых мышей, крепко стянутых вместе. Носили они их постоянно, не снимая, до тех пор пока одежды, сносившись, не спадали с них сами собой. Их домом было седло; они редко спешивались, даже ели и спали верхом. Сам Аттила был типичным представителем своей расы: невысокого роста, смуглый, курносый, с глазами-бусинками, с непропорционально большой головой и жидкой бороденкой. В течение нескольких лет своего владычества он стал известен по всей Европе как «бич божий»; его боялись, по-видимому, больше, чем кого-либо — возможно, за исключением Наполеона.

Не позднее 452 г. он со своей армией вторгся в Италию. Все крупные города в области Венеции были преданы огню, Павия и Милан — беспощадно разграблены. Затем он двинулся на юг, к Риму — и неожиданно, по необъяснимой причине остановился. Почему так произошло, остается загадкой. Традиционно эта заслуга приписывается папе Льву Великому, который отправился из Рима для встречи с Аттилой на берегах реки Минчо — вероятно, неподалеку от Пескьеры, где река впадает в озеро Гарда, — и убедил его прекратить наступление. ^[86] Но вряд ли язычник-гунн стал бы проявлять почтение к папе только из-за его сана. Скорее всего он потребовал взамен значительную контрибуцию. Предлагались самые различные варианты. Есть основания полагать, что люди Аттилы, разорив окрестные территории, стали испытывать ощутимую нехватку продовольствия и что среди завоевателей распространились болезни. Тем временем начали подходить подкрепления из Константинополя, чтобы оказать помощь императорским войскам, находившимся в Италии. Наконец, поскольку Аттила отличался чрезвычайным суеверием, не напомнил ли ему Лев о том, что Аларих умер всего через несколько недель после разграбления Рима, убеждая в том, что такая же участь ожидает любого завоевателя, который поднимет руку на священный город? В точности этого мы уже не узнаем. Нам известно, что если властитель гуннов думал обеспечить себе долголетие, пощадив Рим, то он ошибался. Год спустя, во время первой брачной ночи с одной из его многочисленных жен, его усилия привели к неожиданному кровоизлиянию. Жизнь покинула его, и вся Европа вздохнула с облегчением, хотя, как вскоре выяснилось, ненадолго.