Аттила - Эрик Дешодт Страница 22

Они снова двинулись в путь, повстречали караван, где говорили на латыни — на превосходной латыни «без варварского выговора, который неистребим у местных племен, сколь долго они бы ни прожили в Риме…».

Этот караван был посольством императора Запада, направленным к Аттиле, чтобы уладить последствия серьезного инцидента. Руководил им комит Ромул, один из высочайших вельмож в Риме, к тому же тесть Ореста, а его помощником был благородный Татулл, отец Ореста. Ах, как тесен мир!

Оба посольства поехали вместе и прибыли в столицу империи гуннов. Терема, деревянные дома, шатры, повозки, каменные бани Онегесия, который

Приск, наконец-то пораженный, опишет во всех подробностях.

Неизвестно, где располагалась эта агломерация, бывшая, несомненно, Этцельбургом (то есть городом Аттилы) из легенды о нибелунгах. Предположительно — где-то к востоку от Тисы в великой Пуште. Несмотря на многочисленные раскопки, не удалось отыскать следов даже самой прочной ее постройки — бань Онегесия.

Римлян разместили рядом с дворцом Онегесия. Максимин, не откладывая в долгий ящик, изложил ему пожелание своего императора: пусть он выступит судьей между гуннами и римлянами. Онегесий возмутился. Это невозможно. Он больше не грек, он теперь совершенный гунн, как и его жена и дети. Никогда он не выступит против государя, наградившего его своим доверием. Кстати, Эсла сейчас едет в Константинополь с его ответом императору Феодосию.

Судя по этому рассказу из записок Приска, можно понять, что Онегесий подумал, будто от него требуют если не предать, то, по меньшей мере, презреть интересы Аттилы, выступив в качестве третейского судьи. Максимин ходил к Онегесию без Приска, и тот смог привести только краткий отчет об этом разговоре.

Он также пишет, что послы Феодосия были слегка разочарованы этими словами, поскольку надеялись на помощь грека в своем деле. Об этом и речи не шло, дело было заранее проиграно. Плохой из Приска политик.

В очередной раз став молодоженом (точные подсчеты невозможны из-за отсутствия домашних архивов), Аттила вернулся в свою столицу. Молодые девушки, одетые в белое, несли балдахин, под которым проходили другие девушки по семеро (счастливое число), распевая приветственные песни. За ними следовали супруги, которых приветствовала своими криками толпа, сгрудившаяся вдоль дороги. Молодая была действительно молода и красива. Девушки отвели ее в ее дом, а Аттила направился в свой дворец.

Дорога шла мимо дворца Онегесия. Того не было дома, его жена, стоявшая на пороге, поклонилась императору, который остановил своего коня. Она попросила его не побрезговать угощением. Он согласился, оставшись в седле. Два воина подняли серебряный стол, покрытый яствами и наполненными кубками. Аттила поел, попил, поблагодарил и уехал. Появились музыканты и встали во главе кортежа. Аттила вошел к себе, сказал, что устал, и попросил его не беспокоить.

Римляне из обоих посольств, пристально следившие за этой новой для них церемонией, разошлись по домам. Там их ждало приглашение королевы Онегесии отужинать у нее в тот же вечер. Там они застали всех «главных лиц в государстве».

Два дня спустя их пригласил к себе Аттила.

«Скамьи стояли у стен комнаты по обе стороны; в самой середине сидел на ложе Аттила; позади его было другое ложе, за которым несколько ступеней вели к его постели. Она была закрыта тонкими и пестрыми занавесками, для красы, подобными тем, какие в употреблении у римлян и эллинов для новобрачных. Первым рядом для обедающих почиталась правая сторона от Аттилы; вторым левая, на которой сидели мы; впереди нас сидел Верих (Берик. — Е. К.), скиф знатного рода. Онигисий (Онегесий. — Е. К.) сидел на скамье, направо от ложа царского. Против Онигисия, на скамье, сидели двое из сыновей Аттилы; старший же сын его сидел на краю его ложа, не близко к нему, из уважения к отцу потупив глаза.

Когда все расселись по порядку, виночерпий, подошел к Аттиле, поднес ему чашу с вином. Аттила взял ее и приветствовал того, кто был первый в ряду. Тот, кому была оказана честь приветствия, вставал; ему не было позволено сесть прежде, чем Аттила возвращал виночерпию чашу, выпив вино или отведав его. Когда он садился, то присутствующие чтили его таким же образом: принимали чаши и, приветствовав, вкушали из них вино. При каждом из гостей находилось по одному виночерпию, который должен был входить в очередь по выходе виночерпия Аттилы. По оказании такой же почести второму гостю и следующим за ним гостям Аттила приветствовал и нас наравне с другими, по порядку сидения на скамьях. После того как всем была оказана честь такого приветствия, виночерпии вышли. Подле стола Аттилы поставлены были столы на трех, четырех или более гостей, так, чтобы каждый мог брать из наложенного на блюде кушанья, не выходя из ряда седалищ. Первый вошел служитель Аттилы, неся блюдо, наполненное мясом. За ним прислуживающие другим гостям ставили на столы кушанье и хлеб. Для других варваров и для нас были приготовлены отличные яства, подаваемые на серебряных блюдах; а перед Аттилой ничего более не было, кроме мяса на деревянной тарелке. И во всем прочем он показывал умеренность. Пирующим подносимы были чарки золотые и серебряные, а его чаша была деревянная. Одежда на нем была также простая и ничем не отличалась, кроме опрятности. Ни висящий при нем меч, ни шнурки варварской обуви, ни узда его лошади не были украшены золотом, каменьями или чем-либо драгоценным, как водится у других скифов.

После того как наложенные на первых блюдах кушанья были съедены, мы все встали, и всякий из нас не прежде пришел к своей скамье, как выпив прежним порядком поднесенную ему полную чару вина и пожелав Аттиле здравия. Изъявив ему таким образом почтение, мы сели, а на каждый стол поставлено было второе блюдо, с другими кушаньями. Все брали с него, вставали по-прежнему; потом, выпив вино, садились.

С наступлением вечера зажжены были факелы. Два варвара, выступив против Аттилы, пели песни, в которых превозносили его победы и оказанную в боях доблесть. Собеседники смотрели на них; одни тешились стихотворениями, другие воспламенялись, вспоминая о битвах, а те, которые от старости телом были слабы, а духом спокойны, проливали слезы.

Пользуясь весельем пиршества, пред Аттилой предстал Зеркон Маврусий и видом своим, одеждой, голосом и смешенно произносимыми словами — ибо он смешивал язык латинский с гуннским и готским — развеселил присутствующих и во всех их, кроме Аттилы, возбудил неугасимый смех. Аттила один оставался неизменным и непреклонным, и казалось, не говорил и не делал ничего, чем бы обнаруживал расположение к смеху: он только потягивал за щеку младшего из сыновей своих Ирну (Эрнака. — Е. К.), вошедшего и ставшего возле него, и глядел на него веселыми глазами. Я дивился тому, что Аттила не обращал внимания на других детей своих и только ласкал одного Ирну. Сидевший возле меня варвар, знавший авсонский язык, попросив меня наперед никому не говорить того, что он мне сообщит, сказал, что прорицатели предсказали Аттиле, что его род падет, но будет восстановлен этим сыном. Так как пированье продолжалось и ночью, то мы вышли, не желая долее бражничать».