Смутное время в Москве - Сергей Шокарев Страница 22

Шествие Лжедмитрия I от Путивля до Тулы можно назвать триумфальным. Многочисленные толпы народа стекались отовсюду, чтобы приветствовать «истинного царевича». Из-под Тулы в Москву самозванец отправил гонцов Г. Г. Пушкина и Н. М. Плещеева с призывом к москвичам свергнуть царя Федора и его мать царицу Марию Григорьевну и признать его права на престол. 1 июня казаки атамана Андрея Корелы, прославившегося защитой Кром, доставили посланцев Лжедмитрия в Красное село ^[18], где они быстро сумели привлечь на свою сторону «мужиков красносельцов». В сопровождении большой толпы «мужиков» посланцы явились в Москву и на Красной площади при большом скоплении народа прочли грамоту самозванца.

Согласно разрядным записям, в этот момент перед народом выступил окольничий Б. Я. Вельский (возвращенный из ссылки Федором Годуновым) и подтвердил истину «царского» происхождения Лжедмитрия: «Яз за цареву Иванову милость ублюл царевича Дмитрия, за то я терпел от царя Бориса». Ненависть к Годунову оказалась у Вельского сильнее родственных чувств — ведь царица Мария Григорьевна приходилась ему двоюродной сестрой, а царь Федор — племянником.

Так 1 июня 1605 г. поднялось восстание. Вооруженная толпа бросилась в Кремль, Годуновы были арестованы, и начался грабеж их имущества, а также разгром дворов их родственников Сабуровых и Вельяминовых. Во время этого погрома была уничтожена золотая плащаница для храма Святая Святых. Патриарха Иова схватили в Успенском соборе, выволокли из храма и «по площади таская позориша многими позоры». Царь Федор Борисович, царица Мария Григорьевна и царевна Ксения были заточены на старом дворе Бориса Годунова в Кремле. Погребение царя Бориса в Архангельском соборе было вскрыто, а его прах брошен на кладбище Варсонофьевского монастыря ^[19], где хоронили бездомных и убогих. Москвичи присягнули Лжедмитрию I.

10 июня в Москву прибыли любимцы самозванца бояре Басманов, князья В. В. Голицын и В. М. Рубец-Мосальский, дворянин М. Л. Молчанов и дьяк А. В. Шерефединов. Они низложили и сослали из Москвы в Успенский Старицкий монастырь престарелого патриарха Иова, а затем в сопровождении трех стрельцов пришли к месту заключения Годуновых (Басманов уклонился от участия в этом грязном деле). Царицу Марию Григорьевну убийцы удавили достаточно быстро, но юный царь Федор оказал им отчаянное сопротивление — «царевича же многие часы давиша, яко не по младости дал Бог ему мужество», пока наконец не смогли его одолеть. Князь В. В. Голицын объявил народу, что царь и царица «от страстей» приняли яд. Красавицу царевну Ксению, несчастливую невесту иностранных принцев, убийцы пощадили. Ее ждала печальная участь наложницы самозванца, а затем — монашеский клобук.

Современники, даже те, кто не симпатизировал Борису, единодушны в описаниях царя Федора Годунова. «Отроча зело чюдно, благолепием цветуще, яко цвет дивный на селе, от Бога преукрашенный, яко крин в поле цветуще… Научен бе от отца своего книжному писанию, и во ответах дивен и сладкоречив велми. Пустотная же и гнило слово никогда из уст исхождаше. О вере и поучении книжными со усердием прилежащее», — пишет князь С. И. Шаховской. «Благородный и светлейший юноша образом же и саном, и словесен, и отеческим наказанием, и книжным почитанием искусен быв», — вторит ему любимец Лжедмитрия I князь И. А. Хворостинин. «Лицо он имел женственное, речь его отличалась приятностью и живостью, голос же у него был громкий и звучный, а сам он был высокого роста и крепкого телосложения; он был милосерд к бедным (каковым не был его отец) и благосклонен к знатным, умел нелицеприятно вознаграждать людей добродетельных и доблестных», — пишет Т. Смит. В народе сожалели о смерти царя Федора: «О нем же мнози от народа тайно в сердцах своих возрыдаша за непорочное его житие».

20 июня в Москву вступил «царь Дмитрий Иванович». Он обладал весьма примечательной, но непривлекательной внешностью: «Возрастом (ростом. — С.Ш.) мал, груди имея широки, мышцы имея толсты. Лице ж свое имея не царского достояния, препросто обличие имяху (имел самое простое обличие. — С.Ш.)». Другое описание дополняет: «Обличьем бел, волосом рус, нос широк, бородавка подле носа, уса и бороды не было, шея коротка». «Новый летописец» сообщает, что многие москвичи опознали беглого инока и «плакали о своем согрешении», но ничего не могли поделать. Итак, с первого же появления в Москве в качестве царя Отрепьев был узнан. Пока москвичи воочию не видели претендента на престол, они, охваченные общим порывом, верили в его «истинность». Драматизм ситуации заключался в том, что жители Москвы свергли царя, которому приносили присягу, целуя крест, — измена крестному целованию считалась одним из страшных грехов. Впрочем, в первые месяцы правления Лжедмитрия I сомнения в его царском происхождении овладевали лишь теми, кто знал когда-то Григория Отрепьева.

Лжедмитрий, казалось, не боялся разоблачения, более того, чуждый какого-то ни было такта, он с первых моментов своего вступления в столицу шел на конфликт с ее населением. Самозванца сопровождали польские и литовские роты, которые «сидяху и трубяху в трубы и бияху бубны» во время торжественного молебна на Красной площади. Самозванца это не смущало. После встречи на Красной площади он отправился в Успенский собор, где кланялся московским святыням, а затем — в Архангельский собор, где произнес патетическую речь над гробами Ивана Грозного и Федора Ивановича.

Важнейшим событием для самозванца стала его встреча с мнимой матерью — Марией Федоровной Нагой, в иночестве Марфой. Ее было приказано доставить из Никольского монастыря на Выксе, где опальная царица-инокиня находилась в ссылке. Встреча произошла в селе Тайнинском, куда Лжедмитрий выехал встречу Марфе. По свидетельству современников, они обнялись и плакали как мать с сыном. Что стояло за этой сценой и что творилось в душе царицы-инокини, мы никогда не узнаем. Не могли понять этого и современники. «Тово же убо не ведяше никто же, яко страха ли ради смертново, или для своего хотения назва себе его Гришку прямым сыном своим, царевичем Дмитрием», — пишет автор «Нового летописца». Впрочем, ранее он же утверждает, что самозванец послал к Марфе с угрозами ее родича Семена Шапкина: «Не скажет и быт ей убитой». Бывшую царицу поселили в Вознесенском монастыре, куда к ней на поклон не раз впоследствии приезжал самозванец. Нагие были возвращены из ссылки и получили богатые пожалования.

Самозванец торжествовал. Он сразу показал, что не собирается быть послушным орудием Боярской думы. Вскоре после вступления Лжедмитрия в Москву были обвинены в подготовке мятежа один из наиболее знатных бояр — князь Василий Иванович Шуйский и его братья. Только ходатайство царицы Марфы Нагой спасло боярина от смертного приговора, замененного ссылкой. Этим Лжедмитрий I нажил себе опаснейшего врага. Совершая одну ошибку за другой, новый царь и не собирался идти навстречу ни боярам, ни москвичам, ни своим польским друзьям и покровителям. В столкновение с послами польского короля Лжедмитрий I вступил сразу после своего воцарения, отказавшись принять грамоту, адресованную «великому князю всея Руси» (король не признавал царского титула московских государей). Вместо этого самозванец требовал от короля, чтобы тот именовал его «непобедимым цесарем», т. е. императором. Обещания территориальных уступок были забыты. Другой конфликт вскоре возник у Лжедмитрия с высшими иерархами. Предложенная им кандидатура нового патриарха — рязанского архиепископа, грека Игнатия, человека малоизвестного, с непонятным прошлым — прошла далеко не сразу. Однако самозванец настоял на своем. Игнатий, первым из иерархов признавший самозванца, был щедро награжден им и впоследствии оказал Лжедмитрию еще одну важную услугу.