Череп грифона - Гарри Тертлдав Страница 22

— Думаю, Бавкида будет счастлива, — проговорил Менедем.

«Узнает ли она, что подарок был моей инициативой, а вовсе не идеей отца? Сам я не могу ей об этом сказать… И часть меня — благоразумная часть — не хочет, чтобы Бавкида об этом узнала».

Мысли Филодема приняли иное направление.

— Сколько будет одна четырнадцатая часть от пятидесяти пяти драхм? Я не могу сосчитать в уме.

— Я тоже не могу, — сказал Менедем. — Соклей, наверное, смог бы.

— Не важно, в андроне есть счетная доска. Я подсчитаю там.

Отец пошел в мужские покои, где на столе, конечно, лежал абак.

— Тридцать девять драхм — и еще пара оболов сверху. — Филодем погонял бусины взад-вперед по пазам. — Мне придется, дабы возместить стоимость изумруда, переложить серебро из своих собственных денег в те деньги, что предназначены для торговли.

— К чему такие хлопоты? — спросил Менедем.

— Потому что я покупаю камень, изымая его из делового оборота, вот к чему, — ответил Филодем. — Лисистрат будет реветь, как бык, и рычать, как лев, если я этого не сделаю, и он будет совершенно прав. Никогда не жульничай в делах, сын, если хочешь продолжать ими заниматься.

— Понятно, — кивнул Менедем.

«Отец так же суров к самому себе, как и к другим», — подумал он.

Это, бесспорно, вызывало уважение, но не делало общение с Филодемом более легким.

Отец указал на кожаный мешочек с остальными изумрудами.

— Как ты думаешь, где за них дадут лучшую цену?

— Ну, Соклей рвется в Афины из-за черепа грифона.

— А, из-за той штуки. — Филодем снова фыркнул, на этот раз слегка презрительно. — Он должен был заплатить за нее из собственных денег, вместо того чтобы заставлять тебя платить из общих.

— Он думает, что сможет заставить две тамошние школы философов торговаться друг с другом из-за черепа.

Отец фыркнул еще раз.

— Сумасбродные фантазии, только и всего.

— Может, и нет, — ответил Менедем. — С философами никогда не знаешь, чего ждать. Кто может угадать, чего они захотят и сколько за это заплатят?

И он процитировал из «Облаков» Аристофана:

Паря в пространствах, мыслю о судьбе светил…

Бессильна мысль

Проникнуть в тайны мира запредельного,

В пространствах не повиснув и не будучи

Соединенной с однородным воздухом.

Нет, находясь внизу и взоры ввысь вперив,

Я ничего б не понял. Сила земная

Притягивает влагу размышления.

Не то же ли случается с капустою? [3]

Менедем не мог удержаться от улыбки. Он любил нелепицы Аристофана.

— С капустой? — переспросил отец. — О чем мы говорим — о философах или о салате?

— Наверное, и о том и о другом, — ответил Менедем. — Но в Афинах живут лучшие ювелиры в мире. Не знаю, сколько философы дадут за каменный череп, но думаю, что ювелиры дорого заплатят за изумруды.

Филодем поджал губы.

— Может, ты и прав, — проговорил он. — Разумеется, если только вообще сможешь попасть в Афины.

Менедем хлопнул себя ладонью по лбу.

— Боги, чуть не забыл, отец!

И он пересказал новости, которые услышал в гавани от Мойрагена.

— Птолемей взял Ксанф, ты сказал? — присвистнул Филодем. — Всю Ликию, или почти всю, отобрали у Антигона вот так — просто-запросто. — Он щелкнул пальцами. — Ну и дела…

— А следующий на очереди Кавн, — сказал Менедем. — Враждующие генералы теперь уже так близко, что их драку можно видеть отсюда.

— Это плохо для Родоса, очень плохо, — заметил отец. — Меньше всего нам нужно, чтобы война подобралась к нашему порогу. Чем дольше она будет идти рядом с нами, тем больше вероятность, что кто-нибудь попытается вышибить двери наших домов.

Подобная мысль приходила в голову и Менедему.

Он не любил соглашаться с отцом. Однако, поскольку обычно подобное случалось нечасто, ему редко приходилось об этом беспокоиться. Но сейчас Менедем не мог не сказать:

— Да, это верно. Нелегко оставаться свободным и независимым полисом — по-настоящему свободным и независимым — в наши дни. По правде говоря, начинаешь чувствовать себя килькой посреди косяка голодных тунцов.

— Не спорю, — ответил Филодем.

И снова в его устах это прозвучало немалой уступкой.

«Когда дело касается Родоса, мы начинаем сходиться во взглядах, — подумал Менедем. — Но едва лишь речь заходит о нас самих…»

Он пожалел, что предложил отцу вставить изумруд в оправу и подарить Бавкиде. Отец вполне мог сказать жене, что Менедем якобы поступил так, чтобы доказать: его не заботит возможный дележ наследства с сыновьями, которых она родит. А ведь Бавкида может именно так все и понять и почувствовать облегчение… Или может подумать: «Менедем дал мне этот восхитительный камень». А если Бавкиде такое придет в голову, как она тогда поступит? И как поступить тогда ему самому?