Мендельсон. За пределами желания - Пьер Ла Мур Страница 22

— Понимаешь, carino ^[42], — убеждала она искушающе, — ты сэкономишь деньги.

В его теперешнем состоянии ума этот аргумент показался ему весьма резонным. Он отправился в банк, снял значительную сумму денег и купил лошадь. Продавец подтвердил то, что говорила Мария.

— Я знаю, сэр, это кажется большими деньгами, — сказал он, трепля Розину по шее, — но в конечном итоге самое лучшее есть самое дорогое. У вас не будет проблем с её продажей, когда вы захотите уехать. Возможно, вы даже хорошо заработаете на ней.

Увидев Розину, Мария заявила, что лошадь выглядит превосходно, но теперь ей стыдно за одежду Феликса.

— В самом деле? — удивился он, застигнутый врасплох. — Она от лучшего портного в Германии.

— В том-то и дело: в Берлине не умеют кроить мужскую одежду, — заявила она безапелляционно. — Только здесь. — Она больше не желает появляться с джентльменом в такой нелепой одежде. Кроме того, это не пустая трата денег, поскольку мужская мода в Лондоне лучшая в мире. — Когда ты вернёшься в Берлин, ты будешь выглядеть великолепно в лондонских костюмах.

Карл дал ему адрес своего портного. Он воздержался от очередных упрёков и предостережений. Время от времени он оглядывал друга с обреченно-безнадежным выражением своих выпуклых глаз, но держал свои мысли при себе.

— Вот адрес. Портной дорогой, но хороший. Только, пожалуйста, не упоминай моего имени.

На Савил-роу ^[43] Феликс был превращён в лондонского денди. Он долго стоял перед большим зеркалом и узнавал, что лацканы в этом году шире, а цвет сезона — красновато-коричневый. Носки ботинок более квадратны, а цилиндры намного ниже. Ему было слегка не по себе, когда он предстал перед Марией в новом английском облачении. Мария охнула, всплеснула руками и заговорила о чём-то другом.

В банке кассир озабоченно взглянул на его счёт, но молча отсчитал деньги. Накануне Феликс написал отцу с просьбой о новом кредите, объясняя расходы дороговизной лондонской светской жизни. Наверняка отец поймёт его.

— Как у тебя с деньгами? — спросил Карл спустя несколько дней. Ответ он прочёл в удручённом взгляде друга. — Что, от отца ничего нет?

— Нет. Возможно, он написал прямо в банк, — предположил Феликс со слабой надеждой.

— Родители всегда отличаются чёрствостью по отношению к денежным проблемам своих детей, — глубокомысленно заметил Карл.

Друзья помолчали, затем Карл вздохнул:

— Большинство женщин преувеличивают ценность своей добродетели, даже те, у кого её вовсе нет.

— Если ты имеешь в виду Марию, то ошибаешься, — возразил Феликс. — Она не меркантильна, просто экстравагантна. Думаю, что она меня любит, но борется с собой.

Это была правда. Много раз она готова была сдаться. Её глаза теплели, рот прижимался к его рту. Она делалась покорной и нежной, затем огромным усилием воли брала себя в руки и отсылала его домой в предрассветном тумане, сонного и мучимого неутолённым желанием.

— Известно, что некоторые женщины борются, с собой годами, — сочувственно заметил Карл. — Надеюсь, что в твоём случае страсть скоро возьмёт у неё верх.

«Да, скоро», — эхом отозвалось в мозгу Феликса. Времени оставалось всё меньше. Благотворительный концерт был назначен на следующую неделю. С горьким сожалением вспоминал он глупый «сестринский» период, невинные пикники, праздные июньские дни, которые могли быть заполнены любовью, а были потеряны зря.

— Не понимаю женщин, — растерянно пожал он плечами.

Слабая улыбка, одновременно грустная и ироничная, скользнула по лицу Карла.

— Это то, что говорю я каждый раз, когда женщина отказывается сделать то, чего я от неё хочу. Но не унывай, Феликс. Никто не понимает женщин. Самые великие умы старались понять, да сдались. Возможно, здесь нечего и понимать.

В последующие дни Феликс мало видел Марию. Она репетировала новую оперу, и он был занят репетициями. Приятно было снова оказаться среди музыкантов и на короткое время оставить Марию. Музыка не причиняет боли. Она очищает и успокаивает. Любовь к музыке вносит мир и свет в душу и заставляет забыть любовь иного рода, которая бывает жестокой. Да, Мария преподала ему урок. Она ранила его «я», нанесла удар по его мужской гордости. Никогда больше он не будет считать любовь приятной, монотонной игрой. Это почти всё, что он вынесет из своей поездки в Лондон: урок — и рубец на сердце.

Он остановился возле банка в слабой надежде, что отец прислал в банк кредитное письмо. Возможно, ему удастся подзанять денег. В конце концов, герр Ротшильд был другом семьи, и ему очень понравился его первый концерт. И он казался таким всё понимающим человеком.

Его сразу же провели в контору банкира.

— Я только что получил письмо от вашего отца, — начал Натан.

Лицо Феликса просветлело.

— В самом деле? Я так и думал, что он может написать прямо вам. Я объяснил ему ситуацию. Жизнь в Лондоне такая дорогая.

— Ну конечно, — поддакнул банкир с усмешкой в проницательных глазах. — И лошади много едят, не так ли? — Он вынул письмо из ящика стола. — Хотите, чтобы я прочёл вам, что пишет ваш отец?

Что-то в тоне банкира насторожило Феликса. Его сердце упапо.

— Незачем, герр Ротшильд. Я догадываюсь. Мой отец пишет, что я неисправимый мот, что он дал мне огромные деньги, и просит вас впредь не давать мне ни пенни.

— Вы чрезвычайно проницательны в отношении мыслей вашего отца. Я был бы рад снабдить вас деньгами, но...

— Я понимаю и всё равно благодарю вас, — сказал Феликс, вставая. — Родители иногда забывают, что они тоже были когда-то молодыми... Ничего, я как-нибудь выкручусь.

— В вашем возрасте всегда выкручиваются, — заметил банкир с печальной улыбкой.

Накануне концерта Мария попросила Феликса повезти её на ужин после спектакля в «Ковент-Гарден». И поскольку она не видела его два дня и он скоро уедет, она предложила взять отдельный кабинет. Раньше это предложение заставило бы его сердце затрепетать, теперь же он воспринял его просто как очередной каприз.

Кабинет оказался маленькой комнаткой с толстым ковром на полу. В центре стоял стол, а в углу под пальмой в кадке — необычайно широкий диван. Шампанское было превосходным, обслуживание — ненавязчивым. Во время ужина они почти не разговаривали. Никогда ещё Мария не выглядела такой красивой и желанной, и он в какой уже раз восхитился бесконечным разнообразием выражений её лица. На шее у неё висел изумруд необыкновенного размера и красоты. В свете свечей её глаза казались цвета шартреза. Он подумал, что читает в них какую-то тайную мольбу, сожаление о том, что могло бы произойти и не произошло.