Князь советский - Эльвира Барякина Страница 22

Ей очень хотелось верить, что все не напрасно, и скоро у нее опять появится диван, накрытый клетчатым пледом, и расписная чашка с горячим шоколадом. А еще своя кухня, раковина и уборная, где можно оставлять стульчак без опасения, что его украдут соседи.

Но месяц шел за месяцем, год за годом, и ничего не менялось.

Алов совершенно не интересовался Татой, и это оскорбляло Галю. Она словно очнулась: как она могла прожить с Аловым столько времени? Ведь все опять поехало по накатанной колее: она ежедневно, ежеминутно притворялась и угождала ему, – как в свое время пыталась угодить родителям.

Галя была для Алова выгодным приобретением – бессловесным, исполнительным и не требующим ухода, а вопящая Тата раздражала его. В их маленькой комнате негде было спрятаться от детского крика, и он бросал на Галю обвиняющие взгляды: «Вот, завела ребенка, никого не спросясь, – теперь все мучиться должны!»

Соседи стучали в стену:

– Да уймите вы свою паразитку!

Галя суетилась, краснела и нередко давала Тате шлепка. Девочка орала еще громче.

– Галя, ты совсем дура? – страдальчески шипел Алов.

Он уходил курить, а она обнимала Тату и горько плакала:

– Прости… прости меня, ради бога!

3.

Алову поручили следить за тем, что пишет о СССР зарубежная пресса. Он поставил работу так хорошо, что начальник Иностранного отдела ОГПУ, товарищ Драхенблют, объявил ему благодарность и вручил именной портсигар.

Галя радовалась успехам Алова и тайком молилась, чтобы руководство помогло ему решить жилищную проблему. Вскоре им действительно выделили комнату в Большом Кисельном переулке, и, получив ордер, Алов сказал Гале, что им надо серьезно поговорить.

Сначала он долго благодарил ее за то, что она была надежным товарищем и преданным борцом за дело коммунизма. Галя слушала, не понимая, куда он клонит. Наконец Алов выпрямился и, глядя в сторону, сообщил, что собирается жениться на актрисе.

У Гали пропал дар речи. Она не могла себе представить, чтобы он мог влюбиться, а уж тем более жениться на ком-нибудь. Ведь сколько раз он говорил, что брачные отношения не для него!

– Я не хочу быть подлецом, и поэтому отдаю тебе и Тате свою комнату, – добавил Алов. – Я слишком многим тебе обязан.

– А как же ты? – только и смогла пролепетать Галя. – Ведь комнату в «Селекте» отберут!

– Ничего, справлюсь как-нибудь.

Галя с дочкой переехали в Большой Кисельный переулок, а Алов подселился к знакомому чекисту, у которого были излишки жилплощади.

Галя не знала, то ли радоваться произошедшей перемене, то ли реветь от унижения. Алов действительно женился на актрисе – хорошенькой девице с огромными водянистыми глазами и коротко остриженными светлыми кудряшками. Знакомые сказали, что он нашел ее в пивной, где она исполняла песню «Подайте сиротинушке на теплые штанишки».

Юное дарование звали Дуня Одесская. У нее не было постоянной работы, и она выступала дублершей в рабочих театрах. Галя сходила посмотреть на соперницу и после этого решила, что на фронте Алова не только отравили газами, но и контузили – Дуня Одесская была вопиюще бездарна.

Тата вскоре забыла о существовании папы (он никогда не появлялся в Большом Кисельном), и чтобы она не чувствовала себя безотцовщиной, Галя сочинила сказку о погибшем в огне комиссаре. Тата с гордостью пересказывала эту историю всем знакомым, а потом – как величайшую реликвию – показывала им хрустальную пепельницу с отбитым уголком, которую Галя купила на барахолке.

– Это отцовская вещь – он подарил ее, когда мне исполнилось три года.

К Галиному удивлению ее отношения с Аловым не закончились: пару раз в месяц он звал ее к себе в кабинет «попить чайку». Свидания заканчивались жарким тисканьем, и она поднималась с дивана глубоко удовлетворенной – не Аловым, разумеется, а местью пучеглазой артистке.

Гале пришлось сделать еще три аборта, и последний привел к благословенному бесплодию – теперь ей не надо было каждые полгода ходить на выскабливание к акушерке. Ей было двадцать девять лет, на ее лице обозначились первые скорбные морщинки, и когда ее спрашивали, что она любит делать больше всего, она отвечала: «Курить».

4.

Алов велел Гале устроиться помощницей к американскому журналисту:

– Нам надо, чтобы за ним кто-нибудь приглядывал. Постарайся ему понравиться.

Алов повел себя с ней, как сутенер, и придя домой, Галя привычно нажаловалась на него своему мужчине, которого выдумала много лет назад. Она уже давно «жила» с ним: привычно засыпала в его компании, завтракала, ходила гулять и делилась самым сокровенным. У него были густые темные брови, длинная челка и сильные руки; он был надежен и великодушен, он умел посмеяться над собой и ему были неведомы ни подлое рвачество, ни жестокость, ни тупое равнодушие к чужой беде.

Галя смирилась с тем, что в реальности у нее никогда не будет такого мужчины. Ее жребий – крутиться, как мышка в игрушечном колесе, есть по зернышку, обустраивать свою норку и воспитывать дочь.

И все-таки он появился – будто соткавшись из ее снов. Слишком чудесный, чтобы быть настоящим.

Галя в нестерпимом блаженстве смотрела на своего нового начальника, на иностранца, говорящего по-русски с чуть заметным акцентом… на человека, которого она обязана была предавать.

Клим поил ее кофе; не задумываясь, по привычке, отодвигал для нее стул или открывал перед ней дверь – как перед настоящей дамой. Он ссыпал ей в ладони конфеты: «Угостите свою дочку», или передавал ей пакет: «Это нужно отнести на телеграф». На мгновение его пальцы касались ее руки, и Галю еще долго потряхивало от жарких волн, проносившихся по ее телу.

Теперь она до дрожи в коленках боялась встреч с Аловым – ей казалось что он, с его умом и проницательностью, непременно догадается о ее любви.

Тот в подробностях выспрашивал, чем занимается Клим и что думает о политике советского руководства.

– Он называет нашу революцию экспериментом, – потупившись докладывала Галя. – Но ему интересно работать здесь, и он хорошо относится к советским людям. Он ведь родился в Москве, но еще мальчишкой уехал за границу…

На самом деле Галя многое не договаривала. Иногда Клим так отзывался о СССР, что ей хотелось заткнуть уши:

– Большевики набивают население ненавистью, как чучело ватой. Здесь все с кем-то сражаются: на словах – с империалистическим капиталом, а на деле – друг с другом, потому что до капиталистов все равно не достать.

Если бы Алов узнал о таких разговорах, он бы тут же занес Клима в разряд недружественных журналистов и потребовал, чтобы Отдел печати выслал его из страны.

– Где его жена? – спрашивал Алов, делая пометки в своих бумагах.

Это Галя и сама хотела бы знать.