Я дрался на штурмовике. Обе книги одним томом - Артем Драбкин Страница 22

А тут официантки приносят вкуснейшие блюда. Добавка без ограничения. Техников тоже не обижали, хотя у них была другая норма. Не хочу сказать, что давали шоколад – он был только в бортпайке (в кабине стрелка стоял ящичек с НЗ на случай вынужденной посадки), правда, обычно мы его раньше съедали, и ящичек был пустой.

В этот день был боевой вылет, замполит полка разлил по сто грамм спирта в кружки из консервных банок. Я сижу, ем. Замполит ко мне подошел: «Подставляй кружку». – «Товарищ подполковник, я же не вылетал сегодня». – «Ничего, пей, скоро будешь летать».

На следующий день Попков полетел со мной, остался доволен: «Все отлично». А на другой день взял на боевое задание ведомым. Командир полка повел полк на уничтожение подходящих к линии фронта резервов. Он был очень сильным летчиком. Но летал тогда, когда были действительно сложные задания. Мы гордились им! И комиссар полка Хохлов тоже летал. Так вот, вторую восьмерку составляла наша эскадрилья. Попков мне сказал: «Главное – не отрывайся, держись меня: видишь, я пикирую, и ты пикируй; видишь, у меня бомбы полетели, и ты сбрасывай бомбы; делай все, что делаю я. Ни на что не отвлекайся». Ориентироваться на Ил-2 очень сложно. Он слепой, смотришь в форточку. Трудно что-то увидеть, тем более мне надо его держаться. Линию фронта пересекли на 1200–1300. Вижу, появились шапки, начали метаться, ну и я со всеми. Он стал плавно терять высоту и выходить на цель. Пришли на цель, пикируем градусов под пятьдесят. Смотрю – у него бомбы пошли. Я за «сидор» дернул – тоже сбросил. Новый заход. Я держусь за комэском. Встали в круг и стали штурмовать, сначала РС. Тут уже пикировали – градусов под тридцать. В следующем заходе из пушек обстреляли войска, а на выводе стрелок из крупнокалиберного пулемета их пошерстил. Потом собрали нас на змейке и пошли домой. В этом вылете полк потерял два самолета, а я привез несколько дырок – ерунда. Важно, чтобы двигатель и управление были целы, а остальное золотые руки техников залатают. После второго вылета комэск подошел: «Вы как, Анкудинов?» – «Товарищ капитан, я ничего не понял». – «Не волнуйся, так и должно быть, пройдет пять-шесть вылетов, все поймешь. Ты делал все правильно, не потерял ни меня, ни группу, все пойдет хорошо. А ориентироваться я тебя научу». Вылет за вылетом я стал лучше летать и ориентироваться. Потом он меня стал на разведку с собой брать и ставить ведущим пары. Примерно вылетов тридцать мы с ним сделали. После этого стал водить. Сначала небольшие группы, а потом эскадрилью и полк.

А. Д. Молодой летчик землю начинает видеть с пятого-шестого вылета?

– Не раньше. Для ориентировки надо знать каждый поворот дороги, изгиб реки. Поскольку мы летаем примерно одним маршрутом, то перед операцией изучаем определенный сектор, в котором будем работать. В одну сторону вылетов семь сделал, и тебе уже карта не нужна – район знаешь, только цели меняются. Карта, конечно, лежит в планшете, но в нее не смотришь. А молодые летчики поначалу теряются. К десятому вылету они начинают понимать, что к чему, а когда вылетов 20–30 сделают, тут уже им можно группу доверить.

Забегая вперед, скажу, что я стал одним из лучших разведчиков в корпусе. Командир корпуса, генерал Гарлашников, на совещании приводил меня в пример. Как выполнялись полеты на разведку? Обычно ходила пара с прикрытием. Давали район, не далее тридцати-пятидесяти километров от линии фронта. На бреющем переходили линию фронта, а затем поднимались, но особенно вверх не залезали.

Вот в марте 45-го полетели мы с Лешей Дугаевым на разведку. Высота облачности 400–600. Прикрывала нас четверка «маленьких». Примерно в двадцати километрах за линией фронта мы случайно напоролись на немецкий аэродром, с которого нам на перехват поднялось восемь «Мессершмиттов». Четверка завязала бой с истребителями прикрытия, которые нас тут же потеряли, а две пары накинулись на нас. Мы ножницами на бреющем идем домой. Мне важно было до линии фронта дойти. А там я уже не боялся сесть на свою территорию. Они грамотные – не заходят ни спереди, ни сзади, а только с боков. Долбят и долбят. Лешу сбили. Мне стрелок говорит: «Командир, Лешу сбили». Я посмотрел, он прямо вертикально в землю ткнулся и взорвался. Одного «мессера» я завалил – он стал разворачиваться передо мной, я открыл огонь, и он развалился в воздухе. Довели они меня до линии фронта и бросили. Я пришел – весь самолет избитый, еле посадил на брюхо. Вот так я потерял своего любимого товарища Лешу Дугаева. Почему в облака не ушли? Мы не были подготовлены летать парой в отсутствие видимости.

Были различные вылеты. Водил успешно и эскадрилью, и полк. Каждый вылет был сопряжен и с риском, с опасностью. Когда прилетали домой, то шлемофон был мокрым, хоть выжимай. Настолько сильно было нервное напряжение, что в уголках губ выступала соль. Боялся ли я? Конечно, боялся, но мог эту боязнь преодолеть. Не может человек не бояться, когда идет на море огня, когда на твоих глазах гибнут товарищи. Но мне везло – ни разу не ранило. Были ранения у стрелков, но мертвыми я их не привозил, хотя такие случаи в полку были. Побитые самолеты были в каждом вылете. Иногда получали такие большие пробоины в плоскостях, что земля просматривалась. Но самолет очень живучий – приходили, вот только щитки старались не выпускать. Если щитки выпустишь, а один не выйдет, то самолет перевернется. Был у нас Одинцов – отличный летчик. В одном вылете его самолету крепко досталось, и мы по пути домой его предупреждали, чтобы был осторожен при выпуске щитков. Он стал выпускать, а у него один щиток не вышел – бочку сделал, в землю врезался и погиб.

А. Д. Расскажите о боевом дне вашей эскадрильи.

– Зимой ложились рано – темно, да и напряжение сказывалось. В столовой выпили, поели хорошо и по домам. Почистить пистолет надо… С ночи умоешься, чтобы утром побыстрей собраться, и в 10 уже все спали. Брились тоже на ночь. Перед полетами бриться нельзя – примета плохая. Кроме того, нельзя принимать цветы, фотографироваться, интервью давать. Утром встаем очень рано, не позднее пяти часов и – на аэродром. Быстро одевались, умывались (когда снегом, когда водой), зубы на фронте никто не чистил; шли в столовую завтракать. После завтрака летчики шли на стоянку самолетов, а комэски бежали на КП полка. Задачу могли поставить с вечера. Например, на аэродромы противника налеты делались с рассветом и к ним готовились накануне, но обычно получали задачу в течение дня.

Утром 19 августа 1944 года я получил задачу от командира полка уничтожить переправу противника – деревянный мост через реку Шерви. Он сказал, что время вылета будет сообщено дополнительно, и отправил готовиться. Я собрал летчиков возле самолетов; открыли крупномасштабные карты, в течение десяти минут я рассказал о поставленной задаче. Я решил пройти переправу стороной и зайти на нее на бреющем со стороны противника. Перед самой целью сделать горку – набрать высоту 1000 метров и в первом заходе ударить группой; затем встать в круг и проштурмовать цель. Советовался ли я с летчиками? Нет. Почти не советовался. Мой разговор был коротким, как приказ. Советы были после вылета, когда разбирали полет. Когда прилетим, тут такие все громогласные! Каждый хочет высказаться: «Ты плохо меня прикрывал… А твои бомбы куда попали?!.» А когда задачу получают, они молчат. Никаких советов я от них не ждал.