Торквемада - Говард Фаст Страница 22

В сон Альваро, в его кошмары, в искаженные болью воспоминания врывался голос Торквемады. Он видел лицо Торквемады. Горло у Альваро пересохло от жажды, а Торквемада держал перед ним бокал охлажденного вина и улыбался. Потом лицо его исчезло, остался один голос. Бесстрастный, гнусавый, повелительный, он командовал им. Альваро услышал, как Торквемада сказал:

— Дай мне ключ и факел. Ты можешь добраться до двери и в темноте.

Альваро открыл глаза. Сквозь окошечко в двери он различил дрожащий свет факела. Вновь раздался голос Торквемады:

— Да, это его камера.

Ключ повернулся в замке, дверь со скрипом открылась. Вначале Альваро увидел только факел. Он сел, протер глаза и увидел Торквемаду — тот стоял перед ним с горящим факелом в руке, а рядом с ним стоял еще один человек. Огонь слепил Альваро, поначалу он ничего толком не видел. И он закрыл глаза, лишь чуть погодя снова приоткрыл их. Протер, раскрыл пошире и заставил себя смотреть на пляшущее пламя факела. Ему показалось, что человек рядом с Торквемадой — раввин Биньямин Мендоса, но он не был в этом уверен, как не был уверен и в том, что все увиденное не галлюцинация и не сон.

Но вот привидение, принявшее облик Мендосы, заговорило и, обратившись к Альваро, спросило, не мучит ли его боль. Альваро с трудом поднялся на ноги и прошел два шага, отделявшие его от Мендосы. Дотронулся до раввина — убедился, что перед ним не призрак. Затем дотронулся до Торквемады. Приор не шевельнулся — он молча держал в руке горящий факел, тот потрескивал и шипел, и тогда Альваро протянул руку и откинул куколь, чтобы увидеть лицо Торквемады.

Торквемада кивнул на Мендосу.

— Я сделал, что ты просил, дон Альваро, — сказал он.

Альваро вернулся к койке. Прежде чем ответить, он некоторое время смотрел на раввина.

— Мучит ли меня боль? Да, мучит. Но я учусь так жить и думаю, что учусь умирать в муках. Спасибо, что вы пришли.

Раввин кивнул, а Альваро спросил Торквемаду, не мог бы он оставить их наедине.

Торквемада покачал головой:

— Я подвергаю опасности свою душу уже тем, что привел сюда этого еврея.

— Тогда уведи его! — вспылил Альваро. — Уведи, пока он не сказал лишнего. Все, что он тут скажет, будет свидетельствовать против него. И ты предъявишь ему обвинение.

— Этого не будет, — сказал Торквемада.

— Я тебе не верю, — сказал Альваро презрительно.

— Даю тебе слово! — заверил его Торквемада.

— Поверьте ему, — вмешался в их разговор Мендоса. — Поверьте ему, сын мой. Он дал слово. Не подвергайте его слова сомнению.

— Вы верите ему? — спросил Альваро.

— Да, верю. Я верю ему, — ответил Мендоса.

Альваро прислонился к стене, закрыл глаза и долго сидел так. Когда же он вновь открыл глаза, те двое все еще были в камере. Альваро чувствовал страшную усталость.

— Рабби, — сказал он усталым голосом, — ответьте мне на один вопрос.

— Спрашивайте, сын мой.

— Кто я? Христианин или иудей?

— Христианин, сын мой.

— Инквизиция считает, что я повинен в иудейской ереси, — сказал Альваро, превозмогая боль: говорить становилось все труднее. — Я носил на шее медальон. Рядом с крестом. Медальон и крест лежали рядом на моей груди. Этот медальон принадлежал моему отцу. В нем кусочек пергамента со словами: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всей душой твоею и всеми силами твоими». Вы знаете, что это за слова, рабби?

— Знаю.

— Это заклятие?

— Нет, это не заклятие.

— Я христианин, — продолжал Альваро. — И тем не менее мне предстоит умереть из-за того, что я по недомыслию носил этот медальон.

— А почему вы его носили, дон Альваро?

— Не знаю, — ответил Альваро.

— Но вы сознавали, что это опасно?

— Да, сознавал, — признал Альваро, взглянув на Торквемаду.

Торквемада отвел глаза, теперь он смотрел прямо перед собой — его темная фигура с горящим факелом в руках казалась высеченной из мрамора.

— Вы хотите быть евреем? — спросил Мендоса.

— Не знаю. Никогда об этом не думал. Я ни разу не спрашивал себя: Альваро де Рафаэль, кем ты хочешь быть — иудеем, христианином или мусульманином? С какой стати? Я испанский дворянин и христианин. У меня имелось все, что нужно человеку для счастья. Скажите, к чему мне было стремиться стать евреем?

— Я не могу ответить на этот вопрос, дон Альваро.

— Да, наверное, не можете, — согласился Альваро. — Но человека, который так думал, рабби Мендоса, больше нет. Его место занял тот, кто сейчас перед вами в камере. Взгляните на меня. Взгляните на меня, рабби, потому что я прошу вас: сделайте меня иудеем!

— Нет! — не двигаясь с места, выкрикнул Торквемада.

Раввин повернулся к Торквемаде:

— Успокойтесь, приор. — Голос его был спокойным. — Разве я могу сделать его иудеем?

— Можете и должны! — настаивал Альваро.

— Но почему? — спросил Торквемада. — Почему?

— А потому, что я больше не хочу иметь с тобой ничего общего!

— Ты хочешь вечно гореть в аду? — наседал на Альваро Торквемада.

— Да! С радостью! С наслаждением! — выкрикнул Альваро.

— Дон Альваро, — вмешался Мендоса, — все не так просто. Если евреи — избранный Богом народ — а понять, для чего Он нас избрал, трудно, разве что Он хотел, чтобы мы вечно мучились так, как вашему Спасителю довелось мучиться несколько часов на кресте, — если уж так случилось, в этом нет ничего такого, к чему бы надо стремиться. Мы родились евреями — и тайну нашей судьбы, как мы ни бьемся, разгадать не можем. Сделать же вас евреем не в моей власти.

Альваро встал — его качало. Простирая руки к раввину, он повторял:

— Вы можете! Вы должны!

— Послушайте меня, — сказал Мендоса. — Молю вас, послушайте. Был такой еврейский мудрец по имени рабби Гилел, да будет благословенна память его; так вот, к нему как-то пришел язычник и сказал: «Рабби, сделай меня иудеем». И рабби Гилел ответил ему: «Я не могу сделать тебя иудеем, потому что иудей — это тот, кто знает Закон и следует ему». Тогда язычник — он сильно расстроился — сказал: «Откуда мне знать Закон, если его изучают всю жизнь и все равно до конца не знают?» На это рабби Гилел возразил: «Верно. Чтобы изучить Закон, жизни не хватит, но на это можно взглянуть иначе. Я могу изложить тебе Закон в одном предложении. Вот оно: возлюби брата своего, как самого себя. Весь Закон в этом, а остальное — толкование». Вот что говорил самый почитаемый из наших мудрецов.