Самая большая тайна Гитлера - Леонид Млечин Страница 22

На Парижскую мирную конференцию побежденных не пригласили. Немецкая делегация у порога ожидала вердикта. Демократические перемены в Германии не смягчили сердца победителей. В декабре 1918 года британский премьер-министр Ллойд Джордж обещал «выжать из германского лимона все». Французы ненавидели немцев еще больше и желали получить компенсацию за военную разруху.

Когда 7 мая 1919 года державы-победительницы объявили окончательные условия мирного договора, немцы были потрясены. С условиями мира не согласилась и другая крупнейшая держава на континенте – Советская Россия. Это предопределило создание политического альянса Советский Союз – Германия.

Версальским договор стал называться потому, что был подписан в зеркальном зале Версальского дворца. Германия лишалась всех колоний и восьмой части собственной территории. Шесть миллионов немцев оказались за пределами Германии (из них три миллиона – в составе только что созданной Чехословакии).

Франции достались Эльзас и Лотарингия, Бельгии – округа Мальмеди и Эйпен, Польше – Познань, часть Поморья и некоторые другие районы Восточной Пруссии. Город Данциг (Гданьск) объявили вольным городом под протекторатом Лиги Наций. Город Мемель (Клайпеда) решением победивших стран в 1923 году передали Литве. Северная часть Шлезвига стала частью Дании. Немалая часть Верхней Силезии в 1923 году отошла к Польше. В результате Восточная Пруссия оказалась отрезанной от остальной части Германии.

Саарская область (часть Рейнской провинции) с населением семьсот пятьдесят тысяч человек на пятнадцать лет отдавалась под управление Лиги Наций; дальнейшая судьба Саара должна была решаться плебисцитом. Левый берег Рейна и полоса правого берега шириной пятьдесят километров объявлялись демилитаризованной зоной.

Германия должна была признать свою вину за развязывание мировой войны и возместить ущерб, нанесенный другим странам. У нее забрали всю наличную валюту, конфисковали флот и даже отобрали германские патенты. Поэтому знаменитый аспирин Байера стал американским. Германии предстояло годами не только выплачивать репарации, но и за свой счет содержать оккупационные войска в Рейнской области.

Призыв в армию и на флот отменялся. Вооруженные силы сводились к минимуму – сто тысяч солдат и моряков, служащих по контракту. Запрещалось иметь в составе рейхсвера наступательное оружие – подводные лодки, авиацию, танки и тяжелую артиллерию. Но в Версальском договоре ничего не говорилось о полувоенных организациях. В результате немецкие «добровольческие корпуса» насчитывали до трехсот тысяч человек.

Условия Версальского мира принято считать грабительскими и несправедливыми. Но ведь после победы над Францией в 1871 году правительство Отто Бисмарка преспокойно отрезало себе две французские провинции и наложило на французов не меньшую контрибуцию. А условия навязанного России Брест-Литовского мирного договора были еще более грабительскими. Но когда точно так же поступили с немцами, они возмутились и заговорили о том, что все их ненавидят.

«С этим мирным договором что-то не так, – с горечью замечал известный писатель Клаус Манн. – Он никому не нравится. Люди еще менее довольны, чем во время войны».

Неспособность к самокритике привела к тому, что заключение мира вызвало не радость и чувство облегчения, а гнев, возмущение, ненависть к тем, кто это допустил, и страстное желание отменить позорный мир и все вернуть назад. Эта ненависть к миру, который спас столько жизней, многое объясняет в истории Германии XX столетия.

Свое объяснение предложил немецкий публицист Себастиан Хафнер: «Начало войны, несмотря на все несчастья, которые за ним последовали, осталось и сохранилось для всех в памяти хотя бы немногими днями незабываемого подъема и ощущения полноты жизни. А революция 1918 года, принесшая в конечном итоге мир и покой, оставила практически у всех немцев лишь самые печальные воспоминания. Уже одно то, что война начиналась в прекрасные солнечные дни, а революция – в дождливые ноябрьские холода, послужило в глазах людей не в пользу последней».

Немецкие мужчины вернулись домой, их жены обрели мужей, но радости не было: «Они видели горе, разруху, страх, а слышали лишь стрельбу по ночам, чьи-то вопли да ноябрьский дождь за окном».

Поражение в войне и революция были восприняты как позор, который можно смыть только кровью. Вину возложили на либералов, коммунистов – как агентов России и евреев – как агентов Запада. Нацисты обещали «отомстить евреям за революцию». Адольф Гитлер сказал 30 января 1939 года, отмечая очередную годовщину прихода к власти:

– Мы собираемся уничтожить евреев. Они не смогут избежать наказания за то, что они сделали 9 ноября 1918 года. Час расплаты настал!

После Версальского мира националистические группы появились по всей стране. Повсюду формировались полувоенные организации. Националистическая шизофрения, как яд, разрушала республику. Демократически настроенные силы оказались в меньшинстве.

Через несколько лет после окончания войны начнется идеализация коллективного фронтового опыта, заговорят о том, что война сплачивает людей и пробуждает в них лучшие качества. В какой-то степени идеализация войны сродни идеализации исторического прошлого или деревенского уклада жизни, противопоставляемого порокам городской цивилизации. Это было бегством от современной жизни, выражением ненависти к демократии и большому городу, который разобщает людей – в отличие от фронта, который их сближает.

Все это строилось на наборе мифов. В Германии главным мифом был бой при Лангемарке. С восторгом рассказывали, как 20 ноября 1914 года плохо обученная, едва попавшая на фронт добровольческая молодежь, состоявшая из старшеклассников и студентов, с пением гимна «Германия, Германия превыше всего» устремилась на вражеские линии к западу от Лангемарка в Бельгии и, смяв врага, взяла в плен чуть ли не две тысячи французских солдат.

На самом деле все было наоборот. Молодые солдаты потерпели поражение и понесли большие потери. Однако этот неудачный прорыв пропаганда превратила в яркое проявление героизма немецкой молодежи. Позднее мотив жертвенности стал восприниматься как воплощение высшей духовности немецкой нации в противопоставлении другим, прагматически-приземленным нациям.

«Я всегда думал, – писал пацифистски настроенный немецкий писатель Эрих Мария Ремарк, переживший Первую мировую, – что любой человек против войны, пока не обнаружил, что есть и такие, которые за войну, особенно если им не нужно идти туда самим».

Культ войны, героизма, фронтовой жизни глубоко внедрился в общественное сознание. Немецкое общество видело в разрушительной войне единственный выход из кризиса и прорыв к былому величию нации…