Рок семьи Романовых. "Мы не хотим и не можем бежать..." - Хелен Раппапорт Страница 21

«События последней недели причинили мне глубокую душевную боль. Мои мысли постоянно с тобой, и я навсегда останусь твоим верным и преданным другом, каковым, как тебе известно, я был и раньше»⁴⁴.

Наконец, через неделю после отречения Николая от престола из Англии пришло ни к чему не обязывающее послание с символическим выражением поддержки, а вовсе не предложение конкретной помощи, что было явным разочарованием, учитывая заверения Георга в его глубокой привязанности к Ники. Но это хотя бы говорило о том, что Николай не забыт. Телеграмма была переправлена из Ставки в Петроград сэру Джорджу Бьюкенену. Он получил ее 24 марта и, не имея возможности вручить ее лично царю, находившемуся под арестом в Царском Селе, отдал ее министру иностранных дел Милюкову, попросив передать адресату⁴⁵.

Эта относительно невинная телеграмма уже много лет служит источником множества недоразумений и откровенно превратных истолкований. Многие авторы воспоминаний о тех событиях, включая французского посла в Петрограде Мориса Палеолога, ошибочно полагали, что в ней содержалось предложение предоставить императору и его семье убежище, чего в ней заведомо не было. Король не имел возможности принять подобное решение – оно оставалось прерогативой правительства. Такая превратная интерпретация получила, однако, широкое распространение. Она была просто принята на веру как нечто само собой разумеющееся. Именно ей, по всей видимости, король Георг V и обязан тем, что его впоследствии назначили козлом отпущения за то, что семью Романовых так и не вывезли из России. Также нередко утверждалось, что сэр Джордж Бьюкенен сам решил не передавать телеграмму Николаю, но и это не соответствует действительности. Именно Временное правительство решило не передавать эту телеграмму адресату. Милюков проинформировал Бьюкенена, что они не передадут телеграмму царю, во-первых, потому, что она адресована «императору», а Николай больше не носит этого титула, а во-вторых, потому, что ее содержание, в каких бы невинных выражениях оно ни изъявлялось, может быть превратно истолковано «как еще один аргумент для содержания императорской семьи под стражей и может, вероятно, усугубить строгость этого содержания». Сэр Джордж выразил протест, но ему заявили, что «телеграмму невозможно доставить адресату», поскольку это может быть использовано как свидетельство существования «британского заговора прийти не выручку царю»⁴⁶.

Этот незначительный, чисто личный порыв короля Георга вызвал, однако, эффект домино. Когда 8 апреля британский кабинет министров узнал о посланной им телеграмме, от Георга потребовали показать ее, но король отказался. Она «носила чисто личный характер», – сказал министрам личный секретарь короля лорд Стэмфордхэм, и король «не склонен раскрывать ее текст». Собственно, Георг уже жалел, что его личное послание вообще было упомянуто в официальной телеграмме его министерства иностранных дел. Если его послание Николаю еще не было вручено адресату, то теперь король и не желал, чтобы Бьюкенен его вручал⁴⁷.

Король Георг был явно раздражен. Шумиха, поднявшаяся из-за его телеграммы, отразилась в записи телефонного разговора между Хэнбери-Уильямсом и сотрудником британского Министерства иностранных дел Генри Верни. Остававшаяся до сих пор незамеченной, эта сделанная от руки запись хранится в досье Национальных архивов под номером FO 800/205 и грифом «Россия и Сибирь». В ней отмечается, что Бьюкенену не стоило выносить на «официальный уровень» это число личное дело в своих телеграммах в британское министерство иностранных дел, а также говорится: «То, что все правительство, похоже, было немало заинтриговано этой естественной и невинной телеграммой, весьма раздосадовало Е[го] В[еличество]»⁴⁸. Все это могло бы показаться бурей в стакане воды, но официальная реакция правительства на телеграмму короля явно привела к тому, что он более не желал принимать участие в том, что касалось Романовых.

Королю и так приходилось действовать с величайшей осторожностью и выверять свои шаги с тщательностью человека, ступающего по зыбкой трясине. Поэтому он не повторил свой жест сочувствия, в котором так нуждался Николай, и не отправил своему кузену эту телеграмму снова. Георгу слишком ясно дали понять, насколько политически неоднозначно было бы истолковано любое его самостоятельное выражение поддержки бывшему царю. Британские власти не могли рисковать скомпрометировать новое Временное правительство России – их союзницы в войне. Единственное, что, по мнению Кабинета министров, король мог позволить себе на данном этапе крайне деликатного политико-дипломатического кризиса, было поддержать инициативу Бьюкенена. Тот предложил обратиться к Временному правительству с общим призывом о человеколюбии, который подчеркивал, что «любое насилие по отношению к императору» имело бы «прискорбный эффект» и «могло бы стоить нынешнему режиму симпатий со стороны Правительства Его Величества»⁴⁹.

* * *

Вечером 21 марта к сэру Джорджу Бьюкенену в посольство Великобритании на Дворцовой набережной Петрограда явился посетитель. Как вспоминала впоследствии дочь Бьюкенена, Мерил, герцог Александр Лейхтенбергский, близкий друг императорской семьи, явился специально для того, чтобы «умолять моего отца немедленно сделать что-нибудь, чтобы вывезти императора, а также его жену и детей из России». «Они находятся в величайшей опасности, – настаивал он, – и если они не будут отправлены в Англию как можно скорей, то станет уже слишком поздно для того, чтобы можно было их вывезти, слишком поздно для того, чтобы можно было спасти их от грозящей им катастрофы»⁵⁰.