Гражданская война в США. 1861-1865 - Кирилл Маль Страница 21

Однако важнейшим из всех искусств для солдат гражданской войны была музыка, «Дорогая Фанни, — писал в апреле 1862 года один из солдат-северян, — не знаю, что бы мы делали без нашего оркестра. Весь полк восторгается им. Каждый вечер Гилмор устраивает для нас концерты. Исполняются отрывки из опер, отличные марши, квикстепы, вальсы». Помимо прочего, исполнялись, конечно, и песни, которые нередко распевала вся армия, а иногда и обе воюющие армии. И у южан, и у северян были свои боевые марши, баллады и лирические композиции.

Последние пользовались особенной популярностью: сердца людей, оторванных от дома, семьи и часто заглядывающих в лицо смерти, особенно тоскуют по любви, домашнему очагу и простому человеческому счастью. Настоящим «хитом» войны стала грустная песня «Лорина», которую пели и [90] федералы, и конфедераты. На южан она иной раз нагоняли такую тоску, что их генералы запрещали исполнение этой песни как подрывающей боевой дух войск.

Если враждующие армии стояли друг против друга, что часто случалось накануне решающих битв, то полковые оркестры играли музыку и для своих, и для врагов. Так было, например, в феврале 1863 года, когда музыканты-конфедераты и федералы вместе исполняли популярную песню «Дом, милый дом».

Подобные эпизоды были совсем нередкими. Они очень хорошо характеризуют взаимоотношения южан и северян вне поля брани. В отличие от многих других гражданских войн (например, гражданской войны в России) участники американской междоусобицы не испытывали друг к другу жгучей ненависти. Напротив, именно во время войны они, возможно, впервые осознали, что, несмотря на различия, у них есть много общего, что они принадлежат к одной нации. Поэтому в периоды затишья враги охотно общались друг с другом вполне по-товарищески и даже по-дружески. Если не намечалось ничего серьезного, между пикетами обычно заключалось неофициальное мирное соглашение и солдаты враждебных армий обменивались новостями, болтали о разных житейских мелочах и меняли, например, вирджинский табак на кофе и сахар с Севера.

«Солдаты праздно лежали в своих укреплениях и болтали с противниками, расположившимися через дорогу, — вспоминал офицер-северянин, участвовавший в 1864–1865 годах в осаде Питтерсберга, — время от времени янки и джонни встречались на нейтральной полосе и обменивали кофе на табак или «Нью-Йорк Гералд» на ричмондский «Энквайер». Джонни не терпелось поделиться некоторыми из своих новостей, а столь же нетерпеливые янки делали вырезки из газет и передавали их в руки южан. Когда какая-либо батарея намеревалась открыть огонь, кто-нибудь из стрелков-приятелей кричал: «Ложись, реб!» или «Ложись, янки!» в зависимости от ситуации, так что ни единого солдата не оставалось в зоне обстрела».

Это, впрочем, совсем не мешало северянам и южанам сражаться ожесточенно и яростно, убивая врагов сотнями и [91] тысячами. Так, 5-й Техасский и 5-й Нью-йоркский полки, которые поддерживали самые дружеские отношения зимой 1861–1862 годов, поклялись, что не будут щадить друг друга, если встретятся на поле боя, и сдержали свою клятву. Во втором сражении при Бул-Ране техасцы атаковали позиции 5-го Нью- йоркского полка и почти полностью его уничтожили.

Но и на поле сражения ожесточение и ярость нередко уступали место благородству и уважению к противнику. Например, на третий день сражения при Геттисберге (3 июля 1863 года) во время перестрелки снайперов один стрелок-южанин, сидевший на дереве, заметил на «ничейной» земле раненого северянина. «Эй, янки! — крикнул он своим противникам. — Попридержите огонь». Стрельба тут же утихла, южанин спрыгнул на землю и, подойдя к раненому, дал ему напиться из своей фляги. Затем при полном молчании винтовок обеих сторон он снова влез на дерево, занял прежнюю позицию и крикнул: «А теперь продолжим». Стрельба тотчас возобновилась.

Похожие случаи происходили и во время сражении в Глуши в Северной Вирджинии в мае 1864 года. Сухая погода способствовала лесному пожару, вызванному ружейными и артиллерийскими выстрелами. Многим раненым, лежавшим в густых зарослях, грозила ужасная смерть, и солдаты обеих армий нередко прекращали огонь и вместе вытаскивали раненых в безопасное место, не разбираясь, свои это или чужие.

Среди офицеров, особенно тех, кто вместе учился в Вест-Пойнте, взаимное уважение и рыцарская вежливость вообще были правилом. Так, в сражении при Геттисберге генерал конфедератов Джон Б. Гордон увидел, как пуля свалила с седла генерала северян Френсиса Бэрлоу. Дивизия федералов была в этот момент отброшена, и Гордон, лично напоив водой раненого врага, приказал доставить его в госпиталь. После войны Бэрлоу случайно встретил своего спасителя в Вашингтоне (он считал его убитым в последующих боях) и они стали друзьями до конца своих дней.

Тесная дружба завязалась после войны и между двумя другими врагами — Уильямом Т. Шерманом и Джозефом Э. Джонстоном, которые сражались друг против друга под Атлантой. [92] Оба дожили до глубокой старости и 84-летний Джонстон не счел для себя возможным пропустить похороны друга. Он сопровождал его гроб с непокрытой головой, а когда кто-то, намекая на преклонный возраст генерала, попросил его надеть шляпу, тот ответил: «Если бы я был на месте Шермана, а Шерман на моем, он снял бы шляпу». Эта последняя дань уважения старому другу оказалась для Джонстона роковой. Простудившись на похоронах, а они были в феврале, он умер через несколько дней.

Таким образом, гражданская война в США стала последней из войн, где еще соблюдались прежние благородные законы и воинские традиции. Это был отблеск заката великой эпохи рыцарей и джентльменов, считавших войну не просто массовым убийством, а благородным ремеслом и чтившим незыблемые законы своей профессии. Та славная эпоха канула в Лету вместе с такими людьми, как Роберт Ли, Улисс Грант, Джозеф Джонстон, Джон Гордон и Уинфилд С. Хенкок.

Уже через каких-нибудь 50 лет, когда разразилась невиданная по своим масштабам мировая бойня, никто или почти никто не вспоминал, что противник — это вообще человек, что его храбрость и мужество заслуживают уважения. [93]