Эйнштейн - Максим Чертанов Страница 21

Разумеется, никто не думает, что Иоффе мог назвать Милеву «чиновником патентного бюро», и добавить, что «Марити» — «фамилия его жены»; его статья посвящена не Милеве, а Эйнштейну, «Ньютону XX века», и он не сомневался, что соавторов у Эйнштейна не было. Но в 1990-м в Новом Орлеане на съезде Американской ассоциации за развитие науки Троймель-Плойц и медик Эванс Уолкер, ссылаясь на Иоффе, заявили, что неопровержимое доказательство авторства либо соавторства Милевы найдено — ведь статьи в «Анналах» выходили под фамилией «Эйнштейн» без всякого «Марити», а значит, Иоффе видел рукопись, подписанную либо двумя фамилиями, либо одной Милевой Эйнштейн-Марич, но не понял и подумал, что двойную фамилию носил Эйнштейн. Когда он мог ее видеть? Он был дома у Эйнштейнов в 1907 году, мужа не застал, говорил с женой — «страшилки» предполагают, что она ему показала оригинал статьи. Показала, но умолчала о своем соавторстве? Если так, зачем показывала, ведь статья давно была опубликована и Иоффе ее читал? По другой версии, Иоффе мог видеть рукопись, когда работал у Вильгельма Рентгена, предположительно рецензировавшего ее для «Анналов». Однако никакой рецензии Рентгена не найдено, да и с какой стати он бы показывал текст Иоффе?

Если же Иоффе не видел рукопись, откуда он взял этого «Марити»? Швейцарские историки Ж. Майзер-Руш, Ф. Майзер-Хис и Г. Вейль-Малерб сообщают, что в Швейцарии действительно был (и есть до сих пор) обычай, хотя и редкий, добавлять фамилию жены к фамилии мужа. То есть Иоффе, возможно, подумал, что этот обычай общепринят и Эйнштейна, пока он жил в Швейцарии, полагалось официально называть «Эйнштейн-Марити»? Мы этого никогда не узнаем. Так что спекуляции на эту тему не закончатся.

Если Милева не была ни автором, ни соавтором, не помогала с математикой (ибо с нею справился бы любой студент), значит ли это, что она не помогала вовсе? Микельмор пишет, как он утверждает, со слов Ганса Эйнштейна: «Милева помогала Эйнштейну решать некоторые математические задачи, но никто не мог быть ему помощником непосредственно в творческой работе, в генерировании множества свежих идей. На превращение обшей концепции в цепь математических выкладок ушло около пяти недель изматывающей работы. Когда она закончилась, Эйнштейн был в таком физическом изнеможении, что на две недели слег. Милева проверила статью, потом перепроверила еще несколько раз и отослала. „Это великолепная работа“, — сказала она мужу». Гансу в описываемый период было меньше года; как он мог это знать?

Картер и Хайфилд: «Основной вклад Милевы в теорию относительности был не интеллектуального, а эмоционального свойства». Из письма Эйнштейна ей: «Даже моя работа казалась бы мне бесцельной и ненужной, если бы не мысли о том, что ты довольна мной таким, какой я есть, и тем, что я делаю». Она — муза? Или все-таки нечто большее? Джералд Холтон, физик: «С самого начала они читали специальную литературу вместе. Эйнштейн — человек, которому нужны книги и нужен собеседник… Нет сомнений в том, что они с Милевой много говорили о его работе». Питер Бергман, физик, один из ассистентов Эйнштейна: «Из писем, хотя они дают лишь фрагментарное представление о происходившем, мнение Эйнштейна совершенно ясно: ему очень помогло то, что он обсуждал свои теории со своей будущей женой». Все мы, когда делаем что-то, обсуждаем это с родными и близкими, а некоторые — со встречными и поперечными, и кто-то что-то нам «подбрасывает», и мы благодарны им за помощь, а они не претендуют на авторство наших работ. Но, видимо, в такой степени, как Бессо (ни в малейшей степени не претендовавший на открытие СТО), Милева ничего не «подбросила» мужу или, по крайней мере, так ему казалось.

27 июля Цюрихский университет утвердил заявку Эйнштейна на докторскую (про молекулы), в сентябре всем семейством ездили к родителям Милевы, а 27 сентября он отправил в «Анналы» очередную работу: «Зависит ли инерция тела от содержания в нем энергии?» (опубликована 21 ноября). Это было прямое продолжение статьи о СТО, и Эйнштейн писал Габихту: «Из принципа относительности следует, что масса должна быть непосредственной мерой энергии, содержащейся в теле; свет переносит массу. У радия при его распаде должно происходить заметное убывание массы. Это соображение радует и подкупает. Однако не смеется ли по этому поводу и не водит ли меня за нос Господь — этого я не знаю». Знаменитую формулу Е=mc² он еще не вывел, но теорию описал: чем быстрее движется объект, тем больше нужно затратить энергии, чтобы ускорять его движение, и тем массивнее он становится, и все это тоже не иллюзия, не соглашение для «удобства», а происходит на самом деле. Приоритет его и тут ставят под сомнение: похожие формулы и идеи встречались в работах Н. А. Умова, Дж. Томсона, Ф. Газенорля и того же Пуанкаре. Но все эти исследования относились к частным случаям — либо к свойствам эфира, либо к электричеству, а Эйнштейн провозгласил всеобщий закон, относящийся к любым видам материи.

19 декабря он написал еще одну статью о броуновском движении; она вышла в «Анналах» 8 февраля 1906 года. В середине января 1906-го получил докторскую степень, а в апреле в патентном бюро его повысили до эксперта второго класса с окладом 4500 франков в год. (Акимов: «Когда Эйнштейн получил третий разряд, он в характерной для него нахальной манере вскоре подал заявку на второй…») «Страшилки» сообщают, что, обокрав Милеву, он прославился. Но на самом деле его статей попросту не заметили. Майя вспоминала, что он был этим очень удручен: лучше бы ругали. Вообще все было как-то скучно: Соловин и Габихт уехали из Берна, «Академия» закрылась; в мае Эйнштейн писал Соловину: «С тех пор как вы все уехали, я больше ни с кем не общаюсь. Даже обычные по возвращении домой беседы с Бессо прекратились… Дома все хорошо. Сын уже стал довольно рослым и бойким. Но я не добился крупных научных результатов — скоро, видно, наступит тот застойный и бесплодный возраст, когда сокрушаются по поводу революционного образа мыслей у молодых…»

И вдруг пришло письмо от Планка — хвалил статьи и просил уточнений. «Предвещаются после Вашей работы такие научные битвы, сравниться с которыми смогут лишь те, что велись когда-то за коперниковское мировоззрение…» Спросил, кто такой, где работает; узнав, ужаснулся, написал завкафедрой теоретической физики Бернского университета Грунеру о «гениальном юноше, одном из величайших физиков нашего времени»; Грунер попросил Эйнштейна представить в университет какую-нибудь работу, тот дал статью о СТО; Грунер не впечатлился, другие университетские физики тоже. В приеме на работу отказали.

Великие люди замечали — на то они и великие. В Гёттингене Герман Минковский, чьими лекциями по математике Эйнштейн пренебрегал, раздал своим ассистентам его статью и обещал, что сам попробует ее развить. Он сказал в 1908 году на лекции в Кёльне: «Отныне пространство само по себе и время само по себе уходят в мир теней, и сохраняет реальность лишь их своеобразный союз… абсолютная справедливость мирового постулата есть настоящее ядро электромагнитной картины мира. Открытая Лоренцем и развитая Эйнштейном, она предстала перед нами во всем своем блеске». И придумал так называемый четырехмерный мир пространства — времени Минковского (пустой и плоский), нужный для того, чтобы решать задачи о явлениях, происходящих с субсветовой скоростью, с помощью теории относительности.