Взлетная полоса длиною в жизнь - Владимир Кондауров Страница 21

Испытания станции радиолокационной разведки заканчивались успешно, поэтому командование приняло решение оценить её возможности в более реальной обстановке — на учениях «Украина». На втором МиГ-25Р летел Н. Стогов с системой радиотехнической разведки. На аэродром под Полтавой, где базировались только Ту-16, мы прилетели парой и, естественно, перед заходом на посадку выполнили скоростной проход над ВПП в очень плотном строю, закончив его боевым разворотом. Громом своих форсажей мы известили жителей города о прибытии в их край современных истребителей. Зарулив на стоянку, я не успел ступить на землю, как мне передали, чтоб я, не теряя времени, шёл к ожидавшему невдалеке генерал-полковнику авиации.

— Кто такой?

— Начальник Политуправления ВВС.

После соответствующего доклада генерал И. М. Мороз, посмотрев на меня с высоты своего внушительного роста, спросил:

— Майор, это ты шёл ведомым?

— Так точно!

— И какая у тебя была дистанция до ведущего?

— Пятьдесят метров, товарищ генерал!

— Я тебе дам, пятьдесят, — пригрозил с улыбкой самый главный политработник в авиации и поднес к моему носу свой огромный кулак. Юркий полковой фотограф успел запечатлеть момент такого «воспитания» лётчика-испытателя и вскоре вручил мне фотоснимки. Александр Бежевец, руководивший нашей группой на учениях, сделал на одной из них надпись: «Воспитывать подчинённых нужно не только словом, но и…»

— Александр Саввич, а кто будет вручать фотографии Морозу?

— Найдём, за нами не задержится.

Вечером, погуляв с Николаем по городу, зашли в кафе, попили шампанского, а затем, усевшись на скамейку возле сквера, долго и с интересом рассматривали «Дворцовую» площадь, российского орла на пьедестале и местных девчат, прогуливавшихся мимо. В свой гостиничный номер мы заявились уже заполночь. Из-под одеяла показался довольно длинный нос «старшого». Глянув на наши довольные лица, Бежевец хмуро спросил:

— Где шлялись?

— Так мы же на орла любовались, командир!

— На какого ещё орла?

— О, командир, это главная достопримечательность города, на площади, рядом с кафе, в котором продают одно шампанское, но такое вкусное!

— Я тебе дам, вкусное! — как бы в подтверждение этих слов показался кулак не меньше, чем у того «воспитателя» на аэродроме. — Чтоб в следующий раз без меня ни ногой, — закончил свою мысль «старшой», — а сейчас спать, утром — постановка задачи на разведку.

В период подготовки к учениям стояла пасмурная дождливая погода. Аэрофотосъёмка была бессильна. Два моих полёта дали армейским командирам полную ясность в характере расположения основных сил противника. После необходимой обработки плёнок специалистами, с высоты двадцати километров хорошо просматривались танковые колонны на марше, скопление техники «противника» на правобережье Днепра. Но радость «восточных» оказалась преждевременной — учения не состоялись. При передислокации войск погибло целое отделение солдат, отдыхавших после трудного марша. В условиях высокой концентрации войск на небольшом плацдарме один из водителей танка, маневрируя, не заметил ребят, лежавших в густой траве. В народе говорят: «Беда одна не приходит». Собираясь возвращаться обратно, мы связались со штабом института и узнали печальную весть — погиб Саша Кузнецов. Я, как мог, утешал перед вылетом Николая, который замолчал совсем, замкнулся в себе и ни с кем не хотел говорить. Вернувшись на базу, мы узнали обстоятельства катастрофы. Тридцатого мая Саша полетел на оценку нового контура САУ на МиГ-25П. Он вообще стремился летать на испытания систем автоматического управления, считая, и не без основания, что в этом деле разбирается. В период службы на Дальнем Востоке Кузнецов закончил Куйбышевский авиационный институт, где и защищался по САУ. На сей раз требовалось проверить режимы на малой высоте и значительно высоких скоростях. На одном из режимов самолёт неожиданно вошёл в неуправляемое вращение. Саша не «засиделся», успел катапультироваться. Системы спасения сработали безотказно, и лётчик повис в голубом небе под белоснежным куполом, но с перебитыми ногами. После приземления на них Саша уже не смог дождаться спасательного вертолёта и умер от болевого шока. А самолёт был тот самый, на котором впервые выполнили доработки для улучшения поперечной управляемости на высоких скоростях. И действительно улучшили: и максимальную скорость за счёт этого увеличили, и доработали серийные машины, но в испытаниях не было обнаружено «змеиное жало» — перекомпенсация стабилизатора, когда его отклоняемые половинки вдруг сами начинали увеличивать угол отклонения до максимального. Остановить такое движение было невозможно — не хватало мощности бустера. Однако не эта катастрофа прояснила положение дел с управляемостью машины. Здесь прошли мимо, спихнув, как это уже не раз делалось, на какого-нибудь мифического орла. Но аналогичные отказы происходили и в строевых частях. Осенью этого же года на поиск причины затаившейся «болезни» полетел Олег Гудков — испытатель ЛИИ. Он не вернулся из полёта… Но лётчик мужественно, до последнего мгновения передавал информацию о поведении машины. Вот какой ценой «жало» удалось вырвать окончательно. Для этого несколько вперёд передвинули ось вращения стабилизатора, только и всего.

А от нас ушёл ещё один товарищ, подвижный, общительный, с ироническим юмором, рисковый испытатель-романтик, рвавшийся к сложным экспериментам. Вспоминается его испытательный полёт на Ту-128, когда Саша «вытаскивал» истребитель из крутого пикирования, уходя от столкновения с землёй. Тогда я долго ходил под самолётом, рассматривая гофр — обшивку в нижней части крыла в виде крупных волн по всему размаху. Александр обладал хорошим литературным слогом. Мы с удовольствием слушали его лётные оценки в Актах испытаний. Однажды, при обсуждении статьи «Лётчик в современном воздушном бою», которую Саша написал для журнала «Авиация и космонавтика», Игорь Довбыш, сам большой любитель литературы, посоветовал:

— Саша, не туда ты пишешь, твои статьи лучше в журнал «Юность» посылать.

Через два года, возвращаясь из санаторного отдыха на озере Иссык-Куль, я залетел в Ленинабад к матери Кузнецова, проживавшей там в полном одиночестве. Вспоминая своего сына, она показала мне письмо, которое Саша написал Сталину в пять лет с просьбой отпустить репрессированного отца из лагеря домой. Меня поразила не просьба малыша, а литературный стиль изложения его мыслей, столь не свойственный детям такого возраста.

— После школы сыну предлагали поступать на литфак без экзаменов, рассказывала мать, — но он сказал: «Только в авиацию, хочу летать!»

Похоронили Сашу Кузнецова в подмосковном Щёлково (там же вскоре был похоронен Сталь Лаврентьев). Возвращались своим авиарейсом «Москва-Ахтубинск». В салоне то там, то здесь слышались отдельные разговоры, в основном воспоминания о погибшем товарище:

— А помните, в прошлый раз, когда провожали Славу Майорова с Геной Митрофановым, мы ещё собирались в гараже у Вити Яцуна, помните, «Кузнец» сказал: «Наши друзья уходят, чтоб никогда не вернуться в ту жизнь, которая продолжается, а следующий стоит на старте и прожигает свечи». Выходит, он говорил тогда о самом себе…