Салтыков - Сергей Мосияш Страница 21

— А ваш муж? — неожиданно подал вкрадчивый голос Лесток. — Тоже дружен с Лопухиными?

Графиня покосилась на лейб-лекаря и мгновенно разгадала ловушку в вопросе.

— Нет. Мой муж Михаил Петрович с ними не дружен, ваше сиятельство. Мы с Наташей подруги, я этого не скрываю.

— О чем же вы беседуете с Лопухиной, Анна Григорьевна? — вновь взял в свои руки допрос Ушаков.

— Господи, о чем могут беседовать женщины, граф? Конечно, о тряпках, о детях, о соседях. Но, как я понимаю, Андрей Иванович, вас другое интересует. Что именно?

— Вы правильно понимаете, Анна Григорьевна, — поощрил Ушаков. — Нас интересуют ваши разговоры касательно принцессы Анны и ее сына Иоанна.

— Что поделаешь, Андрей Иванович, мне жалко ее. Отправили на родину, а довезли лишь до Риги и не выпускают. Пусть бы ехала к своим родным, с чего ее удерживать-то? Не пойму.

— И ваш муж так думает? — опять подал голос Лесток.

— При чем тут мой муж? Я о себе говорю.

Хитер был лейб-лекарь, хитер, но этими двумя вопросами выдал себя с головой.

«Ах, вон оно что, — уже уверенно подумала графиня. — Копают под Мишу, а там и до Алексея хочет добраться немчура поганая. Так не получите никого из них».

— У вас австрийский посланник Ботта бывал?

— А у кого он не бывал? И нас не обходил.

— О чем он вел разговоры?

— О-о, Андрей Иванович, разве все упомнишь.

— И все-таки, графиня, надо вспомнить, что он говорил о принцессе Анне хотя бы, ну и о ее величестве?

— Ее величеством он недоволен был, даже говаривал, не вернуть ли Анну с ее сыном. И, отъезжая в Берлин, правда уже не у нас, а у Лопухиных, обещал, что приложит все силы, чтоб вернуть Анну Леопольдовну.

— А что вы отвечали на такие его речи?

— Я смеялась, Андрей Иванович, говоря, что-де хватит немцам Русью править, пора и русским заняться.

— А почему вы не сообщили о таких речах куда следует?

— Куда, Андрей Иванович?

— Ну хотя бы мне.

— Ну, во-первых, не в моих правилах, ваше сиятельство, доносителем быть. А во-вторых, Ботта не нашего подданства. Пусть с него его королева Мария Терезия спрашивает за его язык долгий.

— Анна Григорьевна, если мне не изменяет память, ваш первый муж Ягужинский [35]был генерал-прокурором?

— Да, ваше сиятельство, у вас хорошая память. Павел Иванович был генерал-прокурором Сената. Ну и что?

— Как «ну и что»? Вы должны понимать, чем грозит сокрытие заговора против царствующего государя или государыни.

— Андрей Иванович, о каком заговоре вы говорите? Обычная салонная болтовня между знакомыми.

— Нет, не обычная, графиня, не обычная. Слишком много людей болтало, как вы говорите, об этом. И поэтому я… мы рекомендуем вам не покидать дома и не выезжать из столицы. — Ушаков поднялся. Вместе с ним встал и Лесток.

— Господи, куда я могу уехать, если со вчерашнего дня к дому приставлен караульный. А все дело выеденного яйца не стоит.

— Ну, это не вам решать, ваше сиятельство, — нахмурился Ушаков и, сделав полупоклон, молвил сухо: — Честь имею.

Ушаков был прав, решать дать ход делу или замять, если оно выеденного яйца не стоит, должна императрица.

Но как могла решиться «замять» дело Елизавета Петровна, если ей наконец-то представился случай отомстить Лопухиной, и вовсе не за ту злополучную розу и ее красоту, хотя, конечно, и за это тоже. Но главное, она мстила за отца, потому что мать Натальи Лопухиной — Матрена Балк была сводней в шашнях Екатерины I с камергером Уильямом Монсом, что нанесло больному Петру Великому незаживающую сердечную рану перед самым концом его. А Елизавета Петровна была уверена: именно это и ускорило смерть отца.

И поэтому, выслушав Лестока о первых результатах допросов, она заявила категорично:

— Нет, это не болтовня, как хочет показать графиня Бестужева. Это заговор. И поэтому, Лесток, я приказываю завтра же арестовать всех, кто причастен к этой «болтовне».

— И Бестужева, ваше величество?

— Анну Бестужеву, Лесток, Анну. Михаил ни при чем. Кого там еще называли эти «болтуны»?

Лейб-медик был обескуражен, срывалась его задумка присовокупить к делу братьев Бестужевых: государыня взъелась на баб.

— Назван был в учиненных допросах камергер Лилиенфельд.

— Лилиенфельд? — удивилась Елизавета. — Яков?

— Он самый, ваше величество.

— В чем его вина?

— Жена Софья болтала о заговоре, а он знал и не донес.

— В ссылку негодяя. Вот кому верить, Лесток? С моего стола кормятся и меня же предать норовят. Софью в крепость, и немедленно.

— Она беременна, ваше величество.

— Ну и что? Я должна позволять плодиться моим врагам? Кто там еще?

— Князь Иван Путятин, поручик Мошков, Александр Зыбин.

— Ну вот видите, Лесток, целая шайка набирается, а вы говорите «болтовня».

— То не я, ваше величество, это графиня Бестужева так сказала. Я сразу говорил, что это заговор.

— Итак, заканчивайте следствие, Иоганн, и сразу судить. Дабы суд был справедливым и беспристрастным, введите в состав уважаемых иереев.

— Сколько, ваше величество?

— Трех достаточно. Пригласите в генеральное собрание Сената троицкого архимандрита Кирилла, суздальского епископа Симона и псковского Стефана. И довольно. Судите. И мне сентенцию на стол для утверждения. Ступайте, Лесток, у меня еще с Бестужевым разговор.

«Черт бы драл твоего Бестужева», — подумал лейб-медик, удаляясь. Но в приемной, столкнувшись с вице-канцлером, раскланялся, произнес деланно дружелюбно:

— Здравствуйте, Алексей Петрович.

— Здравствуйте, доктор, — несколько холодно ответил Бестужев, догадывающийся об истинной цели возни вокруг заговора. И не удержался, уколол немца: — Юриспруденцию осваиваете, ваше сиятельство? — И направился в кабинет, вызванный гофмаршалом.

— Алексей Петрович, садитесь, — пригласила Елизавета Петровна.

— Благодарю вас, ваше величество. Я постою.

— Вы слышали, что наделал тут этот Ботта — представитель Марии Терезии? Он организовал целый заговор против меня. И я вынуждена подозревать, не с ее ли подсказки он это делал? Он же лицо официальное? Верно?