Вызов Запада и ответ России - Анатолий Уткин Страница 21

Достаточно рано для незападного мира в Россию проникает печатный станок, и культура русского народа получает книжное закрепление, фиксирующее русское своеобразие, подготавливающее Россию к лобовой встрече с Западом. Описания западных путешественников и русские летописи довольно живописно фиксируют встречу двух, ставших за полутысячелетнее отчуждение и раздельное существование столь отличными друг от друга, цивилизаций — западной и восточноевропейской.

Встрече России и Запада сопутствовала как реакция приятия, так и реакция отторжения. Сотни и даже тысячи иностранцев хлынули в ослабевшее после катаклизмов эпохи Ивана Грозного государство. Западное проникновение в Россию стало особенно интенсивным в эпоху Смутного времени. Два чувства русских явственно различимы на этом этапе. С одной стороны — несомненное восхищение западным мастерством, вещами с Запада, уровнем образованности, этикетом иностранцев, их культурой и энергией. С другой стороны, многие качества западных людей вызывали у русских стойкое подозрение, страх, недоверие. Вектор общественного отношения к Западу с годами стал склоняться к следующему положению: если русские не откроют собственной дороги к знаниям, культуре и новому восприятию жизни, то у их царства не будет будущего. Отныне — на четыреста лет — эта простая (и самая сложная по исполнению) мысль господствовала в России.

При Борисе Годунове в Москве была укреплена религиозная самооборона — создан патриархат. Царь видел в нем оплот собственно русских верований и традиций. Началась настоящая культурная самооборона государства, попавшего в сложную полосу развития. Война России со Швецией в самом конце XVI в. была первой войной России с подлинно западной державой, и она окончилась для России плачевно. В 1592 г. польский король Сигизмунд Третий стал шведским королем, и тучи с Запада сгустились над Россией. В состоянии круговой обороны царь Борис обсуждает планы создания в Москве высшей школы, преподавать в которой приглашались иностранцы — первое официальное признание превосходства Запада. Впервые на Запад посылается немало молодых людей за знаниями — тоже достаточно ясный знак. (Увы, ни один уехавший не вернулся на родину — печальный, но в общем не характерный для русского патриотизма показатель).

«Потребности государства заключались в таких науках, искусствах и ремеслах, которым не могли научить монахи. Волею-неволею нужно было обратиться к иноземным и иноверным учителям, которые и нахлынули… разумеется, с требованиями признания своего превосходства. Превосходство было признано: важные лица наверху постоянно толковали, что в чужих землях не так делается, как у нас, и лучше нашего. Но как скоро превосходство иностранца было признано, как скоро явилось ученическое толкование русского человека к иностранцу, то необходимо начиналось подражание, а подражание это, по естественному ходу дел, начиналось с внешнего… Он преклонялся перед силою, но действие силы не могло уже получить оправдания в его глазах и поэтому сильно раздражало». Ксенофобия получила обширное поле приложения. «Два обстоятельства вредно действовали на гражданское развитие древнего человека: отсутствие образования, выпускавшее его ребенком к общественной деятельности и продолжительная родовая опека, державшая его в положении несовершеннолетнего… Это (был) народ, проживший восемь веков в одинаковых исторических условиях».

Когда Борис Годунов поставил вопрос о необходимости вызвать из-за границы новых учителей, то старые учителя (духовенство) отвечали, что «нельзя, опасно для веры; лучше послать за границу русских молодых людей, чтоб там выучились и возвратились учить своих. Но известна судьба этих русских людей, отправленных при Годунове за границу: ни один из них не возвратился. Продолжительный застой, отсталость не могли дать русскому человеку силы, способности спокойно и твердо встретиться с цивилизациею и овладеть ею; застой, отсталость обусловливали духовную слабость, которая обнаруживалась в двух видах: или человек со страшным упорством отвращал взоры от чужого, нового именно потому, что не имел мужества взглянуть на него прямо, померяться с ним, трепетал в суеверном страхе, как ребенок, которого ни лакомства, ни розги не заставят пойти к новой няньке, или когда преодолевал страх, то вполне подчинялся чужому, новому, не мог устоять пред чарами волшебницы цивилизации».

Среди огромной невозделанной страны, где редко встречались села, деревни и города, западный путешественник с нетерпением ждал, когда же появится тот знаменитый город, который давал имя целой стране. Издали Москва производила выгодное впечатление. «На неизмеримом пространстве черная громада домов, а над этой громадой поднималось бесчисленное множество церковных глав и колоколов, и выше всех поднимался Кремль, жилище великого государя, с белою каменною стеною, наполненный белыми каменными церквами с позолоченными главами, и посредине высокий белый столп с золотой головою, Иван Великий, гигант благодаря скромной высоте других зданий… Издали Москва поражала великолепием, красотою, особенно летом, когда к красивому разнообразию церквей присоединялась зелень многочисленных садов и огородов. Но впечатление переменялось, когда путешественник въезжал внутрь беспредельного города: его поражала бедность жилищ со слюдяными окнами, бедность, малые размеры тех самых церквей, которые издали производили такое приятное впечатление, обширные пустыри, нечистота, грязь улиц, хотя и мощенных в некоторых местах деревом. Издали казавшаяся великолепным Иерусалимом, внутри Москва являлась бедным Вифлеемом». Так пишет не западный обличитель традиционных «потемкинских деревень», а безупречный патриот С.М. Соловьев. И все же, хотя находилась Москва за тридевять земель от Запада, на ней сразу же отразился отблеск западного ренессанса. В Москве — впервые в ее истории — появились красивые, большие и прочные здания, возведенные западными архитекторами. Итальянские художники украсили Москву практически одновременно с Западной Европой. А супруга первого государя периода независимости Руси — Ивана Третьего воспитывалась в Италии в той же обстановке, которая дала Западу Екатерину Медичи и Николо Макиавелли. В апреле 1604 г., посредине русского национального кризиса, никому не ведомый инок Дмитрий выдал себя за сына Ивана Грозного, принял католичество и выступил с польской армией на Москву. Весной следующего года царь Борис Годунов умирает, и самозванец входит в Кремль. Вестернизация становится его конкретной задачей. Лжедмитрий говорил о реформах, о переустройстве, о связях с Западом, о необходимости получения образования за границей. Короновал его на царство в 1605 г. призванный из Рязани грек — митрополит Игнатий, готовый признать Брестскую унию.

Возможно, спасением своей самобытности Россия обязана тому, что польское вхождение в Москву было движением с Запада во многом лишь в географическом значении этого слова. По своим глубинным цивилизационным основам Польское королевство не было частью Запада (вопреки творениям Коперника и прочим блистательным исключениям). Да и три тысячи солдат польского войска плюс несколько десятков немецких телохранителей Лжедмитрия Первого не могли представить собой ударную силу того Запада, который в это время колонизировал весь мир. Как организм, как общество, польский мир не отличался западной эффективностью. Польское население, погруженное в глубокий феодализм, не являло собой ту раскрепощенную и в то же время спонтанно организованную энергию, с которой в те же годы французы, англичане и голландцы делили между собой целые континенты.