Факелоносцы - Розмэри Сатклиф Страница 21

— А разве не всегда так бывает? — спросила она. — Мужчины сражаются, а после битвы женщины достаются победителям.

— Разные бывают женщины, — с горечью отозвался Аквила. Но, увидев, что она отшатнулась, будто от удара, спохватился: — Нет, нет, Флавия, я не хотел этого сказать, я сам не знаю, что говорю…

— Если бы я знала, что ты жив, наверно, у меня хватило бы духу убить себя, — проговорила Флавия после долгой томительной паузы. — Пойми, я думала, никто не уцелел и я осталась одна на свете.

— Да, да, понимаю, Флавия.

Она помедлила, вглядываясь ему в лицо, потом, как всегда, быстрым резким движением отвернулась и, сев на скамеечку, опять принялась расчесывать волосы.

— Нам нельзя больше разговаривать — и так мы говорим слишком долго. Может, нас уже заметили… Аквила, тебе надо бежать!

— Как ни странно, я и сам об этом думал.

— Конечно, конечно. Но сейчас, ты же понимаешь, сейчас это нужно сделать как можно быстрее. Вирмунд Белая Лошадь умер, но сыновья его здесь. Они видели, как ты убил их брата, и могут тебя узнать. А если это случится, они жестоко отомстят за смерть родича.

Аквила слушал равнодушно, ему было все равно. Он испытывал такое чувство, словно ничто и никогда не будет уже его волновать. Но все же он попытался настроиться на ее лад.

— Легко сказать — бежать. Тормод, мой… мой повелитель, требует меня много раз на дню, а каждый вечер я чищу и чиню его доспехи. Ночью я сплю у его ног, как пес, а мой ошейник… привязан цепью к столбу палатки. — Последние слова Аквила произнес сквозь стиснутые зубы.

Флавия немного помолчала, продолжая заплетать тяжелые пряди. Потом сказала:

— Послушай. Через две ночи в Медхолле у Хенгеста ожидается большой праздник. Сам Вортигерн пожалует на пир, еды и питья будет вдоволь, и почти за все платит он. К полуночи все так напьются, что им будет не до своих рабов, когда они отправятся спать, — если только они доберутся до дома, а не заснут по дороге в тростниках. Этот случай нельзя упустить.

— А стража у ворот? — Аквила, не глядя, бессмысленно дергал кушак, делая вид, будто поправляет его или достает что-то.

Флавия завязала кончик косы ремешком, перекинула тяжелую косу на спину и только тогда ответила:

— Я позабочусь о страже у береговых ворот. И еще я тебе принесу напильник, чтобы ты избавился от ошейника. Приходи к корабельной мастерской с задней стороны — ты ее легко узнаешь по носовой галерной фигуре перед домом и терновому дереву около двери. Иди, когда веселье будет в разгаре, и, если меня не увидишь, — жди. Если же я приду первая, я буду тебя ждать.

Он молчал, и она бросила на него обеспокоенный взгляд.

— Ты придешь, Аквила? Придешь?

— Приду.

Она подхватила на руки ребенка, дергавшего ее за юбку.

— Пойдем, малыш, нам пора есть. — Она встала и уже хотела войти в дом, как Аквила остановил ее вопросом, хотя и понимал, что задавать его глупо, что это неважно, но все-таки не мог удержаться:

— Флавия, как к тебе попал отцовский перстень?

Она задержалась в дверях, высоко подняв хмурого мальчика и откинув назад голову, чтобы уклониться от смуглой ручонки с растопыренными пальчиками, хлопавшей ее по лицу.

— Я же сказала — Вирмунд умер. Перстень перешел к старшему сыну, а от него я получила его как свадебный подарок.

Она ушла. Старый пес некоторое время продолжал лежать, приподняв голову и не спуская настороженного взгляда янтарных глаз с Аквилы, который стоял словно прикованный к месту. Затем пес встал и поплелся к входу и там улегся поперек порога.

Аквила тоже повернулся и пошел, ошеломленный, оглушенный, как бывает с тяжелоранеными, которые вначале ощущают лишь онемение в том месте, где спустя мгновение появится невыносимая боль. С усилием пробиваясь сквозь туман в голове, он наконец вспомнил, куда и зачем шел — отнести в починку кинжал Тормода, — и побрел дальше, искать мастерскую оружейника, потому что ничего другого хоть сколько-нибудь толкового он делать не мог.

Два вечера спустя Аквила сидел на скамье для нищих у входа в большой бревенчатый дом Хенгеста. Глубоко надвинутый капюшон грубошерстного плаща скрывал его лицо и ошейник раба. Он жадно наблюдал за происходящим внутри дома. Конечно, благоразумнее было бы затаиться в укромном уголке, пока не придет время идти к корабельной мастерской, однако хотел он того или нет, а невидимые нити притягивали его к дому, где шел пир. Весь вечер он искал взглядом Флавию, до тошноты страшась увидеть ее среди остальных женщин. Но вот пиршество кончилось (странно было видеть такое обилие пищи), столы на козлах убрали и прислонили к главной стене, и Аквила понял, что Флавии тут нет. По крайней мере нет среди тех, кто подавал мед этим золотоволосым боровам и Рыжему Лису.

Весь вечер он также высматривал человека, которого видел всего один раз, — того, кто подарил Флавии на свадьбу отцовский перстень. Правда, Аквиле он запомнился как некое чудовище, гигант нечеловеческого вида, а он, возможно, был лишь рослый и светловолосый мужчина, каких у Хенгеста в Медхолле собралось очень много. Аквила так и не смог его узнать.

Он все еще находился в каком-то оцепенении, и состояние это помогало ему взирать на открывавшуюся ему картину с отрешенной ясностью, как смотрят на равнину с горы: длинный зал, наполненный плывущим жаром и дымом факелов; женщины, снующие взад-вперед с большими кувшинами с медом; собаки на крытом тростником полу; арфист у очага; воины, развалившиеся на скамьях с кубками в руках, из которых плескался мед. Он увидел ближайший круг Хенгеста, тех, кто обычно собирался у его очага, и еще каких-то смуглых людей, с рыжеватыми волосами из команды Вортигерна, — саксы и бритты вперемежку на одной скамье, прислонясь плечом к плечу, пьющие из одного рога. От этой картины веселого застолья Аквилу замутило. Самых главных персон он знал: вот тот большой, широколицый, животастый — это Хорса, брат Хенгеста. А вон тот, с бледным гордым лицом, Вортимер, старший сын короля, — даже в Медхолле он не расставался со своим соколом, сидящим в колпачке у него на запястье. Сразу за ним в ленивой позе полулежал человек в клетчатой шелковой тунике, чем-то он привлек внимание Аквилы, но кто он — Аквила не знал.

— Кто там за Вортимером, лицо у него такое, точно сейчас кинжалом пырнет? — шепнул он маленькому сморщенному рабу, своему соседу.

— Родич Рыжего Лиса, — ответил тот, — кажется, Гвитолином звать. Не хочешь больше пива, так отдай мне.

Аквила протянул ему костяную чашу, которую, сам того не замечая, давно поставил себе на колено. Взгляд его с Гвитолина (чье имя пока ничего ему не говорило, хотя позже ему суждено было ближе узнать его) снова обратился на тех двоих, что сидели рядом на резном троне посредине зала.

Хенгест был настоящий великан, и дело было не только в росте — когда впоследствии Аквила вспоминал об этом вечере, ему представлялось, что голова Хенгеста почти касалась освещенного низа средней балки, выше которой клубился дымный мрак. Глаза золотоволосого седеющего гиганта, зеленовато-серые как изменчивое зимнее море, были устремлены на арфиста, игравшего у очага. Широко расставив колени, Хенгест сидел наклонившись вперед, обхватив пальцами одной руки рог, а другой теребя на горле ожерелье из необработанного желтого янтаря, — какая-то женственная, не вяжущаяся с его обликом привычка, и, однако, она придавала ему почему-то зловещий вид.