Николай II - Сергей Фирсов Страница 20

Со временем история покушения обросла мифами и легендами, навсегда оставшись в памяти русского народа благодаря странной фразе — «японский городовой», которую сегодня, как правило, уже никто не связывает с событиями в городе Отсу ^[33].

Так завершилось путешествие «неутомимо-любознательного первенца Белого Царя по экзотическим краям». Что бы ни говорили (например, об ошибочности решения Александра III отправить цесаревича на Восток), но в русской истории это была первая поездка сына императора в отдаленные от России страны мира. Более того, на то время и в мировой истории путешествий высочайших особ плавание Николая Александровича не имело аналогов. Современники считали, что круиз важен «особенно потому, что его последствия пока еще неопределимы» ^[34]. И точно, они не ошиблись. Правда, никто не мог тогда сказать, что последствия эти будут для империи трагичными, но предсказания вообще дело неблагодарное, особенно если они касаются политики. Увидеть нечто отличное от того, к чему привык и что представляется нормальным, важно для любого человека, тем более для будущего руководителя крупнейшей державы мира. Однако насколько и как увиденное будет усвоено — не может сказать никто. Только время все расставляет на свои места, позволяя потомкам суммировать полученные историей результаты и говорить о влиянии тех или иных событий на ход политических дел. Но историк не имеет права забегать вперед, пытаясь восстановить основные этапы жизни своего героя. Не будем спешить и мы.

…Одиннадцатого мая утром наследник прибыл во Владивосток, где принял участие в закладке Уссурийского участка Великого Сибирского рельсового пути. Это событие было предрешено рескриптом Александра III, поручившего своему сыну принять символическое участие в столь важном для империи деле. Выполнив возложенное на него поручение, великий князь отправился в путешествие по внутренним губерниям империи — проехал Забайкалье, Иркутский район, Енисейскую, Томскую, Тобольскую губернии, побывал в районе Степного генерал-губернаторства и в Оренбуржье и через Урал вернулся в Европейскую Россию. В начале августа 1891 года он прибыл в Петербург, где и встретился с родителями. Видевшие его в то время говорили, что наследник прекрасно выглядит, производит впечатление очень приличного молодого человека, умеет поддерживать свое положение, притом не придавая себе слишком большой важности.

За время путешествия цесаревич изменился и внешне — очевидно, «для солидности» он отпустил усы и бакенбарды («прежде его лицо было миловидное, а теперь он бурсаком смотрит», — сказал по этому поводу министр иностранных дел Н. К. Гирс). Возвращение Николая Александровича заставило вновь вспомнить о его «чудесном спасении» — 30 августа император наградил Георга Греческого золотой медалью «За спасение погибавших» для ношения на владимирской ленте. Тем самым принц был официально признан спасителем наследника русского престола. Трость принца затребовали в Петербург, украсили драгоценными камнями и отправили назад — в Афины. Отблагодарили и двух рикш, принимавших участие в спасении цесаревича: Россия назначила им огромную пожизненную пенсию в тысячу иен (что тогда соответствовало годовому жалованью члена парламента); их также наградили орденом Святой Анны. Впоследствии в Петербурге на Гутуевском острове в память спасения цесаревича была воздвигнута церковь Богоявления (закладка состоялась ровно через год после покушения, а освящение — в 1899 году). Так мысль о Промысле Божием нашла явное подтверждение и выражение в храмовом зодчестве!

Однако политические события в жизни человека — это события внешние, а более всего во все времена обыватели любят обсуждать то, что скрыто от взоров официальных комментаторов, — жизнь личную. В начале 1890-х годов цесаревич впервые влюбился, и долгое путешествие никак не повлияло на крепость его чувств. Неслучайно уже в начале августа оказавшись в Красном Селе под Петербургом (где летом проходили военные сборы), после почти годовой разлуки с семьей великий князь вечером один отправился в театр. Граф Ламздорф увидел в этом проявление бессердечия молодого наследника. Но он ошибался. В Красносельский театр Николай Александрович пришел, чтобы увидеться с юной балериной Матильдой Кшесинской. Много лет спустя она напишет об августовской встрече с наследником: «В тот же вечер (приезда. — С. Ф.) он был в театре, и я его увидела впервые после путешествия. Я была счастлива, но это счастье длилось недолго. Вскоре он уехал с родителями в Данию и вернулся в Петербург лишь к концу года». Но роман не закончился, о нем почти открыто говорили в великосветских салонах столицы.

Их знакомство произошло весной 1890 года. 23 марта в присутствии царской семьи в балетной школе состоялся выпускной экзамен, на котором Александр III обратился к начинающей танцовщице со словами: «Будьте украшением и славою нашего балета». Затем был ужин, на котором Кшесинская сидела рядом с наследником. Царь, улыбаясь, сказал им: «Смотрите, только не флиртуйте слишком». Все было трогательно и наивно. На склоне лет Матильда Феликсовна вспоминала, что она сразу влюбилась в наследника и, прощаясь с ним после ужина, смотрела на него (как и он на нее) не так, как при встрече: «В его душу, как и в мою, уже вкралось чувство влечения, хоть мы и не отдавали себе в этом отчета». То было первое романтическое чувство в жизни будущего императора, чувство, которое он сохранил, даже женившись и став примерным семьянином. Грязные слухи, как паутина, окутали историю этого романа, который преподносили в качестве очередного «доказательства» слабости Николая II. Ф. А. Головин, например, вспоминая сплетни о его связи с балериной Кшесинской, не забыл и «утку» о том, «что связь эта была подготовлена по желанию Александра III как лекарство от дурной привычки, которою страдал Николай». Что делать! Желание доказать, что тот, кого ты не любишь, не имеет ни одного положительного качества, — старо как мир. Часто сплетня становится самодовлеющим психологическим фактором, формируя желаемый для ее распространителя отрицательный образ исторического деятеля, в нашем случае — образ последнего русского самодержца. Влиянию современников порой поддаются исследователи и, схематизируя обыкновенную любовную историю, «роман», пишут о «санкционированном своеволии», еще одном, по словам Р. С. Уортмана, ритуале «инициации для взрослеющего молодого человека»! Получается сложный разговор о простых человеческих чувствах.