Шарлотта Корде - Елена Морозова Страница 20

Наверное, постепенно Шарлотта все же заменила мадам де Бретвиль ее рано умершую дочь. «Я не могу больше жить без нее. В ней какая-то чарующая смесь энергии и кротости. Это сама доброта в соединении с правдивостью и тактом», — передают ее слова современники. Но не исключено, что они просто домысливали за мадам де Бретвиль. По настоянию подруги, мадам Луайе, тетка купила племяннице несколько модных платьев, кое-какие необходимые вещи, вывела ее в свет и познакомила с тем узким кругом, с которым сама поддерживала отношения. Она даже попыталась привлечь в этот круг молодых людей, которые могли бы составить партию Шарлотте. Но пожилая дама получила наследство, а с ним и положение уже на закате жизни, а потому не обзавелась ни новыми привычками, ни новыми друзьями; ее обеды не отличались изысканностью, гости — остроумием, дом не блистал ни роскошью, ни удобством, а доставшиеся ей семейные драгоценности она надевала очень редко. Одно время она, кажется, даже хотела завещать Шарлотте свое состояние, хотя племянница никогда особенно не сближалась с теткой, относилась к ней ровно, сильных чувств не испытывала. Впрочем, для родных Шарлотта всегда оставалась «вещью в себе».

В сущности, вся короткая биография Шарлотты Корде, вплоть до роковой недели, каждый день которой стал ступенью, ведущей на вершину славы и бессмертия, соткана из сплошных предположений. «О ней сохранилось весьма мало исторических данных. Она появляется на сцене истории подобно метеору и также быстро исчезает от ослепленных взоров зрителя. Весь духовный образ ее облечен таинственностью, делающей ее неотразимо привлекательной», — утверждает Н. Мирович в романтической биографии Шарлотты Корде. Современники, оставившие воспоминания о Шарлотте, писали о ней, находясь под влиянием совершенного ею подвига, а потому невольно подчеркивали те черты ее характера, которые, на их взгляд, предвещали ее будущую героическую жертву. А при жизни Шарлотты о ней наверняка судили и рядили точно так же, как о ее подругах, и перешептывались за ее спиной, гадая, отчего такая красивая девушка никак не выйдет замуж. Возможно, жалели ее как бесприданницу, возможно, называли синим чулком — из-за пристрастия к серьезному чтению. Пишут, что она сама шила платья и даже собственноручно вышила свою амазонку из белого сукна. Однако относительно ее умения одеваться высказывали сомнения. Говорят, она любила строгие серые платья (сказывалось влияние монастыря). Мадам де Маромм вспоминает: «Моя матушка решила привить ей хороший вкус, и мне нередко приходилось преодолевать сопротивление Шарлотты, когда я хотела причесать ее и украсить ее волосы лентами. Матушка лично выбрала фасон ее платьев, и в них мадемуазель д'Армон совершенно преобразилась, несмотря на то, что она по-прежнему не уделяла должного внимания своей внешности». Известно, что мужчины восхищались ее густыми волосами, которые она носила распущенными или перехваченными лентой. У нее был прекрасный цвет лица, и, кажется, она столь же охотно носила розовые платья. Так кто же она: элегантная кокетка или синий чулок?

Пишут, что ее энтузиазм, порожденный романтическим восприятием подвигов героев древности, проистекал от слепой веры в слова и неумения анализировать факты. Воспитанная в монастырских стенах, она всерьез воспринимала тирады о добродетелях и патриотизме, забывая о том, как легко вчерашние рабы становятся тиранами. Впрочем, женщины всегда, даже в век философов, склонялись более к чувствам, нежели к разуму. Когда события вокруг порождали взрывы неконтролируемых страстей, когда политические страсти накалялись и проигрыш в политическом споре становился равнозначным смерти, в груди с виду спокойной и уверенной в себе Шарлотты кипели нерастраченные страсти. Какой стороне отдать пыл души?

Собственно, именно для ответа на этот вопрос Шарлотта и приехала в Кан, а вовсе не для того, чтобы снискать расположение пожилой родственницы. Девушке очень понравилось ее новое жилище: дом мадам де Бретвиль располагался в центре города, напротив стремила в высь готические шпили церковь Сен-Жан, подальше виднелась крыша особняка интендантства на улице Карм, где в июне 1793 года расположится штаб бежавших из Парижа жирондистов. Таким образом, даже сидя у окна, Шарлотта оказывалась в центре событий.

Мадам де Бретвиль и ее круг, вполне резонно, были приверженцами монархии. Шарлотта сопровождала тетушку в церковь, в собрания, но везде скучала, ибо всякий раз, когда она пыталась завести разговор об общественном благе, возможном только при республиканском строе, когда начинала цитировать любимого ею Плутарха, собеседники либо испарялись, либо переводили разговор на никчемные, по ее мнению, темы. К счастью, девушка давно уже не нуждалась ни в чьем обществе, черпая энергию и силы в собственных убеждениях. Рассказывают, как однажды за столом она заспорила с обедавшим у мадам де Бретвиль генералом. Когда генерал стал возражать девушке, она, сжимая в руке нож, заявила, что при иных обстоятельствах она бы заколола его вот этим самым кинжалом. Об этом случае поведала приятельница Шарлотты, мадам Готье де Вилье, но была ли она действительно свидетельницей столь патетического финала политической дискуссии или он сложился у нее в голове из обрывков воспоминаний уже под влиянием поступка Шарлотты, неизвестно.

В письме без даты и адреса, впервые опубликованном спустя более семидесяти лет со дня смерти мадемуазель Корде в «Газет дез Абонне» (Gazette des Abonnes) от 19 апреля 1866 года, Шарлотта, обращаясь к одной из подруг, без обиняков выступала против монархии:

«Упреки, которые делает мне господин д'Армон и вы, друг мой, очень меня огорчают, ибо мои чувства совершенно иные. Вы — роялистка, как и те, кто окружают вас; у меня нет ненависти к нашему королю, напротив, я уверена, что у него добрые намерения; но, как вы сами сказали, ад тоже полон добрых намерений, но от этого он не перестает быть адом. Зло, причиняемое нам Людовиком XVI, слишком велико… Его слабость составляет и его, и наше несчастье. Мне кажется, стоить ему только пожелать, и он был бы самым счастливым королем, царствующим над любимым народом, который обожал бы его, с радостью наблюдая, как он противостоит дурным внушениям дворянства… Ибо это правда — дворянство не хочет свободы, которая одна может дать народу спокойствие и счастье. Вместо этого мы видим, как наш король сопротивляется советам добрых патриотов и какие от этого проистекают бедствия. А ведь впереди бедствия еще большие — после всего, что мы видели, уже нельзя питать иллюзий. Вспомните, что произошло в Риме во времена Тарквиния. Не царь был причиной ниспровергшей его революции, а его племянник. То же самое во Франции. Говорю вам, друзья погубят короля, так как он не имеет смелости отстранить своих дурных советников… Все говорит о том, что мы приближаемся к страшной катастрофе… Но не станем предрекать конец, а зададимся вопросом: можно ли после этого любить Людовика XVI?.. Его жалеют, и я его жалею, но не думаю, чтобы такой король мог составить счастье своего народа.

Вот что я думаю о нашей монархии. Поэтому перестаньте, моя дорогая, осыпать меня упреками, кои совершенно несправедливы; вы сами видите, что убеждения мои опираются на достаточные основания. Что же касается жестких слов, сказанных мне месье д'Армоном, я их тем более не заслужила. И вовсе не из духа противоречия я не разделяю точку зрения наших друзей и родственников, просто совесть диктует мне иное, отличное от того, что они думают. Объясните это ему как следует, чтобы он не считал меня упрямой девчонкой, упорствующей в своих мнениях. И заверьте его, что я его уважаю и люблю, как мне сие подобает. На сегодня все; я страдаю от скуки, от воспоминаний и вдобавок от страха, что не сумею еще раз обнять вас.