Петр Великий. Прощание с Московией - Роберт К. Масси Страница 20

Перемены в практике богослужения вызвали бурное недовольство. Благочестивые россияне почитали основополагающими такие церковные обычаи и отряды, как двоение возгласа «аллилуйя» в разные моменты церковной службы, служение литургии на семи, а не на пяти просфорах, написание имени Христа (Исус, а не Иисус), а главное, двуперстное крестное знамение – символ двойственной природы Христа, тогда как в соответствии с новыми указаниями полагалось складывать три пальца, символизируя Троицу. Если человек был убежден, что земная жизнь есть лишь подготовка к переселению в рай или в ад и что спасение души зависит от тщательного соблюдения церковной обрядности, то решение, как именно надо креститься, для него было равнозначно выбору между вечным небесным блаженством и адским пламенем. Кроме того, приверженное старине духовенство вопрошало: чего ради нужно предпочесть порядки и формулировки греческой церкви в ущерб уже сложившимся в русской? Разве не Москва сменила Константинополь в роли Третьего Рима, разве не русское православие представляет собой истинную веру? Так с какой стати кланяться грекам в вопросах обрядности, догматики или чего-либо другого?

В 1655 году Никон нашел поддержку своим начинаниям за пределами России. Он пригласил в Москву Макария, патриарха Антиохийского, и сирийский церковник отправился в дальний путь, взяв с собой своего сына и секретаря, Павла Алеппского. Павел вел путевой дневник, в котором мы находим массу личных впечатлений автора об Алексее и Никоне[29]. Они прибыли в январе 1655 года, и их приветствовал величественный патриарх Русской церкви Никон, «одетый в зеленую бархатную мантию с красным узором, в центре которого помещались шитые золотом и жемчугом херувимы. На голове у него было белое покрывало, увенчанное золотым обручем, к которому был прикреплен крест из драгоценных камней и жемчуга. Надо лбом вышиты жемчужные херувимы, а края покрывала оторочены золотым кружевом и унизаны жемчугом».

С самого начала путешественников столь же поразили набожность, кротость и почтительность молодого царя, сколь и властное величие русского патриарха. По собственному почину Алексей «взял себе за правило пешком являться на праздники всех главных святых в посвященных им церквах, воздерживаясь от езды в экипаже. Он простаивает всю службу от начала до конца, обнажив голову, без конца бьет поклоны, ударяется лбом оземь, рыдая и сокрушаясь перед иконой святого, и все это на глазах собравшихся». Однажды Алексей сопровождал Макария в поездке в монастырь в тридцати милях от Москвы, и там «государь взял нашего господина [Макария] за руку и отвел в богадельню, чтобы он мог благословить парализованных и больных и помолиться за них. Войдя туда, некоторые из нас не смогли оставаться в помещении из-за отвратительного запаха гниения и невыносимого зрелища людских страданий. Но государь думал лишь о том, чтобы наш господин помолился и благословил больных. Патриарх шел, благословляя каждого, а царь следовал за ним и всех подряд целовал в лоб, губы, руки. Поистине удивительны были для нас такие святость и смирение, ведь сами мы только и мечтали поскорее оттуда выбраться».

В вопросе об изменениях в ритуале церковной службы, так взволновавшем Русскую церковь, Макарий твердо встал на сторону Никона. На заседании собора, созванного на пятой неделе Великого поста 1655 года, Никон перечислял собратьям-священнослужителям недостатки действующего ритуала, то и дело обращаясь к Макарию за подтверждением своей правоты. Макарий его неизменно поддерживал, так что церковники, что бы они ни думали на самом деле, все же не осмелились возражать.

* * *

Подобно другим князьям церкви – а именно таким стало теперь его положение – Никон был великим строителем. Будучи митрополитом Новгородским, он основывал и перестраивал монастыри по всей этой обширной северной епархии. В Москве из камня и черепицы, пожалованных государем, он возвел в Кремле великолепный новый патриарший дворец. Там было семь залов, широкие балконы, огромные окна, удобные покои, три домовые церкви и богатая библиотека, составленная из книг на русском, церковнославянском, польском и других языках. В одном из залов Никон обедал на возвышении, окруженном столами пониже, предназначенными для прочего духовенства, точно так же, как совсем неподалеку, в обществе своих бояр, обедал царь.

Самым большим из построенных Никоном архитектурных памятников был громадный Воскресенский монастырь на реке Истре в тридцати милях от Москвы, известный как Новый Иерусалим. Патриарх старался добиться точных соответствий: монастырь стоял на холме, нареченном Голгофой, прилегающий отрезок реки переименовали в Иордан, а главный собор монастыря воспроизводил храм Воскресения в Иерусалиме, где находится Гроб Господень. На сооружение собора с куполом высотой 187 футов, с двадцатью семью притворами, колокольней, высокими кирпичными стенами, золочеными воротами и с дюжинами других построек Никон не пожалел средств, стремясь языком архитектуры утвердить ту же идею, которую провозглашал и утверждал и всеми другими способами: Новому Иерусалиму воистину быть в Москве! Никон с неумолимой суровостью внедрял дисциплину среди мирян и духовенства. В попытке навести порядок в повседневной жизни простых людей он запретил им ругаться, играть в карты, предаваться разврату и пьянству. Далее, он настаивал на том, чтобы каждый православный проводил по четыре часа в день в церкви. Он был непреклонен в отношении церковников, сошедших с праведной стези. Павел Алеппский сообщал: «Янычары Никона постоянно рыщут по городу, и как только находят пьяного священника или монаха, тут же тащат в тюрьму. Эта тюрьма полна узников в самом жалком положении, чьи шеи и ноги стерты в кровь тяжелыми цепями и деревянными колодками. Если кто-либо из высшего духовенства или какой-нибудь настоятель монастыря совершает проступок, его заковывают в кандалы и заставляют день и ночь просеивать муку для пекарни, пока не истечет срок наказания. Если прежде сибирские монастыри пустовали, то теперь патриарх заполнил их настоятелями и высшими церковными иерархами вместе с беспутными, негодными монахами. Недавно патриарх дошел до того, что лишил сана настоятеля Свято-Троицкого монастыря, невзирая на то что тот был третьим сановником государства после царя и патриарха. Его послали молоть зерно в Севском монастыре за то, что он брал подношения от богатых людей. Все боятся суровости патриарха Никона, и слово его – закон».