Великая огнестрельная революция - Виталий Пенской Страница 20

Если бросить взгляд назад, то нетрудно заметить, что в последней четверти XVI в. в вопросах развития военного дела впереди всех оказалась страна, обогнавшая все остальные государства Европы в экономическом развитии точно так же, как это сделали итальянцы в начале XV в. П. Шоню в присущей французской исторической школе изящной манере отмечал, что с конца XV в. «…центр тяжести Европы неуловимо перемещался по оси север – юг, слегка отклоненной к западу…», и что xvi в. стал последним, когда в Европе господствовало Средиземноморье. «Традиционная история подчиняется той же хронологии, что и история глобальная, двинувшаяся от внутреннего моря к богатым планктоном холодным морям севера… Классическая Европы – это еще и холодная Европа, под суровым оком грозного бога пуритан и сокровенного бога янсенистов. Европа, покинувшая Средиземноморье…»149. И Нидерланды включились в этот процесс постепенного перемещения экономического, политического и культурного центра Европы на север одними из первых, если не первыми. Оказавшиеся под властью Габсбургов в конце XV в., страны нынешнего Бенилюкса, и без того отличавшиеся высоким уровнем экономического развития, включенные в имперскую экономику, использовали представившийся им шанс.

К середине XVI в. этот регион, не имевший ни колоний, ни богатых природных ресурсов, не отличавшийся многолюдством, стал едва ли не главным экономическим и финансовым центром Северной и Центральной Европы. О размерах экономического потенциала Нидерландов можно судить по таким цифрам: к концу своего правления Карл V извлекал из «Низинных земель» только в качестве прямых налогов 2 млн. гульденов (аналог дуката) в год, и еще столько же уходило на развитие военной инфраструктуры, тогда как собственно Испания приносила в имперскую казну всего лишь 0,6 млн. дукатов150. И это при том, что в 1500 г. население Испании составляло около 8 млн. чел., а Нидерландов – 1,9 млн. чел.151. По оценкам герцога Альбы, направленного наместником в Нидерланды, в 1570 г. промышленно-ремесленный потенциал Нидерландов составлял 50 млн. гульденов, еще столько же вращалось в аграрном секторе. Объем внутренней торговли в это же время колебался между 17 и 28 млн. гульденов, не говоря уже о размерах импортно-экспортных операций – в середине XVI в. они составляли порядка 36–38 млн. гульденов152. Так что введение предложенного Альбой 10-%-ного налога с оборота (печально знаменитой алькабалы) должно было принести в испанскую казну не меньше 5 млн. гульденов ежегодно – больше, чем ввозилось в это время золота и серебра из Америки. И это при том, что, подчеркнем это еще раз, в Нидерландах не было ни золотых, ни серебряных рудников, и все эти успехи были достигнуты за счет исключительно развития банковского дела, торговли, промышленности и аграрного сектора, т. е. за счет использования преимущественно внутренних ресурсов. Очевидно, что в этом и заключался секрет того, что маленькие Нидерланды восстали против великой Испанской империи и после 80-летней борьбы сумели одержать верх, получив независимость (правда, не целиком, а лишь частично). Высокоразвитая по тем временам экономика Нидерландов обеспечила не только создание, но и содержание на протяжении всей войны с Испанией мощной армии и флота, силы которых оказалось достаточно, чтобы заставить испанскую корону в 1648 г. отказаться от намерения восстановить свою власть над Голландией – «Семью провинциями».

Голландский опыт попытался, и не без успеха, заимствовать шведский король Густав II Адольф. И снова Европа была поражена – маленькая Швеция, которую долго никто не воспринимал всерьез, оказалась способной нанести Римской империи ряд серьезнейших ударов и сыграла одну из ведущих ролей в Тридцатилетней войне. Эта война еще в большей степени, чем войны XVI в., была войной прежде всего денежных ресурсов, «золотых солдат»153. Предпринятые Густавом Адольфом меры по развитию шведской экономики позволили ему увеличить доходы шведской короны с 600 тыс. талеров в 1613 г. до 3,189 млн. талеров в 1632 г., создать целый ряд крупных мануфактур, обеспечивавших его армию высококачественным оружием и снаряжением. Вкупе с денежными субсидиями со стороны Франции (640 тыс. талеров ежегодно в начале 30-х гг. XVII в.) и «хлебной» субсидией со стороны России (перепродавая на амстердамской торговой бирже покупаемый в России задешево хлеб, Густав в то же время имел еще столько же талеров ежегодно, а в 1631 г. – даже 1,2 млн. талеров154) это позволило «северному льву» провести успешную военную реформу, развернуть мощную армию и вмешаться в Тридцатилетнюю войну, переломив ее ход в пользу антигабсбургской коалиции. При этом необходимо иметь в виду, что Швеция была небольшой страной, в которой проживало в начале XVII в. всего лишь 1,25 млн. жителей. Естественно, что для того, чтобы играть более или менее существенную роль в европейской политике, нужна была большая армия, а сама Швеция дать ее никак не могла. Поэтому, вопреки общепринятому мнению, армия Густава Адольфа состояла главным образом из наемников – при Брейтенфельде «природных» шведов под знаменами «северного льва» было всего лишь 20,2 %, а при Люцене – 18 %, и дальше процесс сокращения шведского компонента в армии Швеции непрерывно продолжался на протяжении всей Тридцатилетней войны155.

Пример голландцев и шведов оказался заразительным. К нему обратился министр французского короля Людовика XIV Ж.-Б. Кольбер, когда «король-солнце» поставил перед ним задачу изыскать средства для осуществления активной внешней политики. И Кольбер сумел справиться с этой проблемой. Действительно, трудно представить себе, что, например, Людовик XIV, не имевший, в отличие от Филиппа II, богатейших заморских колоний, встал бы на путь внешнеполитической экспансии и достижения французской гегемонии в Европе, если бы не активная деятельность Кольбера по развитию французской промышленности и торговли. Так, если во Франции в XV–XVI вв. возникло около 50 мануфактур, то благодаря неустанным трудам Кольбера в 60-х – начале 80-х гг. XVII в. их было создано более 300, в том числе 19 производивших оружие и 24 выпускавших корабельные снасти и материалы. Существенно, на 75–100 % между 1664 и 1686 гг. (по разным данным), вырос тоннаж французского торгового флота156. В любом случае, рост военных расходов, к примеру, с 21,8 млн. ливров в 1662 г. до 46 млн. ливров в 1671 г. и до более чем 100 млн. ливров в 1679 г. был бы невозможен без последовательного осуществления Кольбером политики агрессивного, воинствующего протекционизма, меркантилизма и поощрения развития французской экономики157. В определенном смысле модернизированная Кольбером французская экономика питала войну, а быстрая, победоносная война создавала благоприятные условия для развития экономики (именно быстрая и победоносная война, в противном случае страна становилась на грань экономического и финансового коллапса. – П.В.).

Предложенная Кольбером экономическая политика и тесно связанные с нею политическая и административная реформы, заключавшиеся в дальнейшем усилении королевской власти через завершение процесса централизации власти, сосредоточения всей ее полноты (хотя бы формально, де-юре) в руках короля и его чиновников в конце XVII – начале XVIII в., в той или иной степени были восприняты ведущими европейским державами. «L’etat c’est moi» («Государство – это я!») – эта знаменитая фраза, приписываемая «королю-солнце» Людовику XIV и под которой могли подписаться практически все монархи Нового времени (за редким исключением), наглядно демонстрирует расширение пределов королевской власти и могущества.