Дочь кардинала - Филиппа Грегори Страница 20

– Забирайся со мной, – настаивает Иззи. – Ложись со мной. Я замерзаю. Мне так холодно!

Я скидываю туфли, но внезапно меня одолевают сомнения. Я замираю, и кажется, что вместе со мной замирает все вокруг нас, словно бы небо замолчало и чего-то ждет. Корабль выравнивается и стоит на спокойной гладкой воде почти неподвижно, и ветер, который гнал нас в сторону дома, на восток, вдруг вздыхает, будто утомившись, и затихает совсем. Весь мир вокруг наполняется мертвенной, не предвещающей ничего доброго тишиной.

Я выглядываю в окно. Морская гладь стала такой спокойной, словно это была болотистая суша, а корабль осел на мелководье. Воздух абсолютно неподвижен, а небеса заволокли свинцовые тучи, которые давят на мачты корабля, на само море. Все пугающе неподвижно: чайки исчезли, было слышно, как сидевший на краспице основной мачты матрос вполголоса произнес: «Господи Иисусе, спаси и сохрани» – и стал спускаться по веревкам на палубу. Его голос отозвался странным эхом, словно бы мы вместе со всем кораблем были накрыты большим стеклянным колпаком.

– Господи Иисусе, спаси и сохрани, – повторяю я.

– Убрать паруса! – Зычный рык капитана нарушает зловещую тишину. – Взять риф! – И до нас доносится топот босых ног по палубам и грохот снастей, сопровождавший сноровистое опускание парусов.

Море такое спокойное, что его поверхность кажется стеклянной, и в ней сначала отражаются облака, потом, за то короткое время, которое я на него смотрела, оно из синего стало черным, заволновалось и пришло в движение.

– Это она делает вдох, – пробормотала Изабелла с искаженным от ужаса лицом и потемневшими глазами.

– Что?

– Она делает вдох.

– Да нет же, – возражаю я, изо всех сил стараясь казаться уверенной, но неподвижность воздуха и предчувствия Изабеллы начинают меня пугать. – Это просто временное затишье.

– Она делает вдох, а потом может свистнуть, – произносит Иззи. Она отворачивается от меня и ложится на спину, и ее огромный живот выступает над ней. Она обеими руками держится за края причудливо украшенной резьбой кровати, а ногами вытягивается к изножью, словно готовясь к неминуемой беде, большой опасности. – Вот сейчас… сейчас она засвистит!

– Ну что ты, Иззи, – пытаюсь с деланной веселостью сказать я, как вдруг раздается такой душераздирающий вой ветра, что от ужаса я сама лишаюсь способности дышать. Этот звук похож на визг баньши [7], на свист, что льется с черных небес прямо на корабль – тот внезапно кренится, а море, выгибаясь, подбрасывает его к облакам, которые в тот же самый момент надвое рассекает желтая молния.

– Закрой дверь! Запри! Не пускай ее! – кричит Иззи, когда из-за качки двойные двери в каюту распахиваются настежь. Я тянусь к ним, но, вместо того чтобы закрыть их, замираю от изумления. Двери нашей каюты выходят на нос корабля, и перед ним я должна была видеть волны. Но на моих глазах нос корабля пляшет то вниз, то вверх в полной пустоте, словно корабль поднялся на дыбы и стоит на корме строго вертикально, задрав нос прямо в небеса. А потом я понимаю, что именно я вижу. Прямо перед кораблем высится огромная отвесная волна, словно стена нашей крепости, а маленький кораблик пытается взобраться по ее отвесному краю. Еще мгновение, и искристо-белый на фоне свинцового неба гребень волны обрушится на нас вместе с ледяной дробью града, который в мгновение ока превращает палубу в заснеженное поле, жалит мое лицо и открытые руки и колет мои ноги, как битое стекло.

– Закрой дверь! – снова кричит Изабелла, и я бросаюсь на двери всем своим весом в тот самый момент, как волна обрушивается на палубу с ударом, от которого содрогается весь корабль. Над нами поднимается очередная волна – двери в каюту распахиваются, впуская поток воды, который захлестывает меня до пояса. Хлопанье дверей, крики Изабеллы, дрожь и скрип корабля, проседающего под тяжестью обрушившейся на него воды, голоса моряков, которые сражаются с парусами, цепляются за рангоуты и висят над этим немыслимым водоворотом на одних руках, думая лишь о том, как бы пережить очередной безумный скачок корабля; срывающийся крик капитана, раздающего команды, чтобы удержать судно носом к идущей на него волне, – все это смешалось в безумном танце шквального ветра и огромных волн, похожих на горы из темного стекла, подходивших к нам одна за другой.

Корабль снова встает на дыбы, и двери распахиваются, чтобы вместе с каскадом воды впустить отца, в мокрой накидке и плечами белыми от града. Он захлопывает за собой двери и хватается за косяк, чтобы удержаться на ногах.

– Все в порядке? – коротко спрашивает он, глядя на Изабеллу, которая обеими руками держится за живот.

– Мне больно! Мне больно! – кричит она. – Отец! Отвези нас в порт!

Он смотрит на меня, и я в ответ пожимаю плечами.

– Ей все время больно, – так же коротко отвечаю ему я. – Как корабль?

– До берега Франции доберемся, – говорит он. – Там, на берегу, мы найдем укрытие. Помоги ей, держи ее в тепле. Огонь везде погашен, но, как только мы сможем зажечь его снова, я пришлю вам горячего эля.

Корабль снова подбрасывает, и мы с отцом летим в противоположный угол каюты.

– Отец! – кричит Изабелла.

Мы с трудом встаем на ноги, цепляясь за стены, и подтягиваемся к краю кровати. Приблизившись к ней, я усиленно моргаю, потому что в неверном свете вспышек за окном простыни Иззи кажутся мне черными. Я тру глаза влажными руками, ощущая морскую соль на пальцах и на щеках, и потом понимаю, что ее простыни на самом деле не черные. Они красные. У Изабеллы отошли воды.

– Ребенок! – всхлипывает она.

– Я пришлю сюда мать, – торопливо говорит отец и опрометью выбегает из двери, захлопывая ее за собой. Он исчезает за стеной града. В свете то и дело вспыхивающих молний действительно кажется, что на нас стремительно несется сплошная белая стена, а когда молнии стихают, все опять становится черным. И эта всепоглощающая чернота пугает больше всего. Я хватаю Изабеллу за руки.

– Мне больно! – жалобно говорит она. – Энни, мне больно. Мне правда больно. – Ее лицо внезапно искажает гримаса, и она со стоном вцепляется мне в руку. – Я не придумываю. Энни, я не пытаюсь привлечь к себе внимание. Мне больно, мне ужасно больно! Энни, мне очень больно.

– Кажется, ты рожаешь, – говорю я.

– Нет! Нет! Еще рано! Еще рано! Он не может родиться тут! Только не на корабле!

Я с отчаянием оглядываюсь на дверь. Где же мать? Не может быть, чтобы Маргарита подвела нас! Где же придворные? Не может быть, чтобы мы оставались тут с Изабеллой одни, без всякой помощи, цепляясь друг за друга при свете одних только молний, пока она рожает.

– У меня есть поясок! – вдруг спохватывается она. – Освященный поясок, который поможет при родах.

Наши сундуки и личные вещи были погружены в трюм. В каюте для Изабеллы был приготовлен только маленький сундучок со сменой белья.