По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии - Артем Драбкин Страница 20

У меня какое-то странное состояние — не могу ходить, все вертится перед глазами, несколько раз теряла сознание. Утром мне растянут плащ-палатку, и я целый день лежу, стоит подняться — снова падаю. Вчера в деревне девочка отравилась немецкими конфетами, была в тяжелом состоянии. Привели меня к ней, я сказала, чтобы срочно промывали желудок, стала делать ей сердечные. Поршень до конца не довела и иглу не успела вынуть — свалилась рядом с девочкой. Они вытащили меня на улицу и стали поливать водой из колодца на меня. Еле-еле привели в сознание, но идти я не могла. Так лежа руководила спасением девочки. Утром ей и мне стало лучше.

Снова в роте, состояние улучшилось, могу ходить. Об А. ничего не знаю, без вести пропал.

Была на БПК, так что теперь кандидат в члены ВКП(б) с 26 июня 1944 года. Задали два вопроса: 1) причины роспуска Коминтерна? На этот вопрос был хороший ответ Сталина, я его запомнила. А вот второй вопрос — как я смотрю на образование Священного Синода при СНК [29]СССР — пришлось выкручиваться самой.

На БПК мы пошли вдвоем с Охрименко — нашим поваром. Идти надо было двадцать километров по лесу, немцы сделали вдоль дорог широкие просеки: боясь партизан. Вот по этой просеке мы и шли. В лесах еще много несдавшихся немцев, и когда смотришь вдоль дороги, то они, как зайцы, перебегают с одной стороны на другую. С какой целью они это делают — неизвестно и как прореагируют на нас — тоже неизвестно. Приказали взять автоматы и запасные диски.

А автоматы Томпсон — американские, ими, по-моему, лучше орудовать как дубинкой. Я пробовала стрелять из него, он фанеру не пробивал. Прибыли мы в бригаду благополучно, никто нас не обстрелял, но чувствовали себя не очень спокойно. После комиссии меня оставили заполнять учетные карточки, был большой прием, и они сами не справлялись. Охрименко ушел в роту один. А на другой день я одна возвращалась в роту. Скучновато было одной в лесу, и не очень успокаивала перспектива умереть коммунистом, но все-таки дошла без приключений.

А вот Гриша Охрименко в роту не вернулся — пропал без вести. Принимали на бюро четверых, а получать кандидатскую карточку буду я одна.

Вручили кандидатскую карточку. Вручал майор Плотницкий из политотдела. Поздравил, обнял, пожелал быть настоящим коммунистом. Буду стараться.

Я убедилась, что самой советской из всех советских республик является Белоруссия. Видела Россию, Кавказ, Украину, и только здесь так свирепствовали фашисты, и только здесь вся республика стала партизанской, и только здесь такое количество сожженных деревень и замученных жителей.

Идешь по дороге, слышишь отвратительный запах гнилого картофеля, значит, здесь в бункерах живут люди. Это была деревня Солоное, ее сожгли начисто, но большинство жителей чудом спаслись. И вот теперь они роют из земли прошлогодний картофель, делают из него крахмал (он темно-коричневого, почти черного цвета) и пекут блины. Угощали и меня, больше им нечем, это не Украина. Отказываться было неудобно, и я съела — гадость невозможная.

А на моем родном Дону в сорок втором я возмущалась, что многим было плевать на то, что идет война, бегали по танцам, висли на военных, а после освобождения узнала, что во время оккупации вели себя точно так же и с немцами.

Моя бывшая подружка Лидка Титова завела себе возлюбленного, Ганса. Добровольно уезжали в Германию. Женская половина нашего класса разделилась — одни добровольно на фронт, другие — в Германию. Недаром потом появилась песня:

Лейтенанту-летчику молодая девушка

Со слезами в верности и в любви клялась,

Но в годину черную изменила соколу

И за пайку хлебушка немцу продалась.

Но вернутся соколы, прилетят, отважные.

Чем тогда их, девушки, будете встречать?

Торговали чувствами, торговали ласками,

Невозможно девушек будет оправдать [30].

Мы все еще в Солоное, нет никакой жизни от мышей. Их здесь миллионы. Фронт стоял восемь месяцев, урожай не собирали, вот и появилось такое количество мышей. В землянке, как на параде, маршируют строем, набиваются в котелки. Их потом вытряхивают в бочку, в которой горят дрова, и они жарятся в огне. Спать совершенно невозможно, ночью они еще наглее, чем днем.

Вчера мальчишки из этой деревни достали где-то 400-граммовую толовую шашку, запал, шнур и отправились глушить рыбу. Они, наверное, никогда не видели, как горит шнур, и шашка взорвалась у них в руках, их было несколько человек. Господи! Во что она их превратила! Кишки висели на дереве, без рук, без ног, страшно смотреть. На взрыв прибежал капитан, приехавший в отпуск по ранению, и помог мне оказывать им помощь. Наложили жгуты, не хватило бинтов, он разорвал свою рубашку. Сделала им сердечные, морфий. Достали какую-то клячу, уложили их на подводу, и он сам отвез их в госпиталь. Сколько еще жертв принесет эта проклятая война…

В лесах под маркой партизан действуют иногда и бандиты. Вчера я пришла в деревню за перевязочным материалом и медикаментами. Вера укладывалась спать, хозяйка притащила перину, и она была рада. В это время является здоровенный тип в форме, но без знаков различия, с пистолетом. Веру швырнул на пол, а мне говорит: «А ты пойдешь со мной!» Я ему ответила, что и не подумаю никуда с ним идти, у меня есть свое начальство, и я выполняю их приказы. Я, конечно, очень волновалась, от такого можно ждать всего, чего угодно. Я взяла сумку, накинула на плечи шинель и пошла. Он стал кричать, чтобы я вернулась, иначе будет стрелять. У меня сердце ушло в пятки, но я подумала — пусть лучше застрелит, чем идти с ним. Он вытащил пистолет — Вера и хозяйка онемели от ужаса, но я старалась сделать вид, что мне наплевать на него, и пошла дальше. В это время он выстрелил, я решила, что это конец, но он выстрелил вверх. Он трижды стрелял, но, к счастью, все вверх, а я шла по дороге и каждый раз думала, что уж эта пуля — моя. Догонять он меня не стал.

А мост был совсем недалеко, но если кричать — не услышат, там очень шумно.

Мы пока в резерве. Наши уезжали на Проню, меня оставили с Суворовым. Алексей служит в 31-м батальоне командиром роты. Петька Соболев сказал мне, что кто-то наговорил ему обо мне кучу гадостей, и он не может простить (в 31-м Юренкова — врач батальона и Тамара — мои «доброжелатели», они из зависти способны на любую подлость), но как мог Алеша поверить? И что делать мне? Мне же не в чем оправдываться. А может, другая причина — сердцу, говорят, не прикажешь. Или это все скуки ради? Об этом знает только он. Но почему же честно обо всем не сказать, я бы поняла и ни на минуту не стала бы себя навязывать. Не ждала я от него этого. Ну, что же, как говорили в старину: бог ему судья. А я благодарна судьбе за все, что было.