Диво - Павел Загребельный Страница 2

- С вами приятно молчать, - первой заговорила художница.

- Так говорят о дураках. - Отава по-прежнему говорил суровым тоном. Ни малейшей нотки потепления!

- Там молчание вынужденное, а с вами просто приятно. Не подумайте обо мне чего-нибудь плохого.

- А что я должен подумать? Наоборот, должен бы... - Он чуть было не сказал "выразить вам благодарность", но удержался, хотя и чувствовал прилив какой-то неведомой теплоты, взволнованности, он в самом деле был благодарен ей за то, что она не покинула его одного в такую минуту; чужая, незнакомая женщина искала его в непроглядной темноте, догоняла, отговаривала, успокаивала. Он непременно должен был сказать ей какие-то особые слова, каких никогда никому не говорил, каких не умел говорить. Он должен вот здесь пообещать ей, что никогда не забудет эту ночь, не забудет старого платана, твердых белых плит, уходивших в холодную влажноватую темноту, и стука ее каблуков по этим плитам.

- Вы меня... - начал он, однако снова не закончил.

- Напугала? - засмеялась художница.

- Нет, - наконец решился он, - удивили.

- Ого, - она, кажется, обрадовалась, - вас удивить не легко.

- Почему вы так решили?

- А я знаю о вас все. Кроме имени.

- Отава, - сказал он. - Вы же слыхали там, в кафе.

- А имя?

- Хватит и Отавы. Зовите, как все.

- Меня зовут Тая, то есть Таисия. Будто поповну. А отец мой металлист. Еще и сейчас - на заводе. А у дочери - такое смешное имя.

Она незаметно втягивала его в разговор на темы, которых он всегда избегал, считая их мелкими и не заслуживающими внимания. Сам себе удивляясь, Отава возразил:

- Почему же смешное? А вот меня, например, отец назвал Борисом. Вы, наверное, не знаете происхождения этого имени. Оно идет от славянского Богорис. Вероятно, мой отец хотел, чтобы во мне были какие-то черты бога. Но, как видите, ошибся. Красотой не обладаю, привлекательностью - тоже.

- Почему вы считаете, что боги непременно должны быть красивыми?

- Такими их рисовали. Начиная с древних греков.

- Греческие боги не красивы - они женоподобны, слащавы.

- Вам больше правятся кентавры?

- Не надо об этом, - попросила она, глубже забираясь под его локоть теплой ладонью. - Если вам не хочется со мною говорить, давайте просто помолчим. А если и молчать неприятно, скажите.

Она убрала свою руку от него, шла теперь рядом, ее пальтецо тускло белело в темноте.

- И вообще не нужно ничего. Вы начнете сейчас благодарить меня за доброе сердце, скажете, что никогда не забудете, как бросилась в ночь следом за вами, по сути, абсолютно незнакомым человеком, как гналась за вами только для того, чтобы... Но не будем об этом...

- Откуда вы все знаете? - искренне удивился Отава. - Это просто какой-то мистицизм.

- Я все знаю. - Она засмеялась в темноте, и Отава представил, как изгибаются ее лукавые губы, и ему впервые в жизни стало страшно от близости женщины.

"Нужно ее прогнать", - подумал он внезапно, пытаясь оттеснить куда-то в самый дальний угол памяти то, что произошло перед этим. И еще подумал: "Какое она имеет право врываться вот так в мою жизнь, все ставить вверх тормашками, ломать все мои планы, главное же - ломать мой характер, ибо он уже сломан навсегда одним только ее поступком. А что же будет дальше?"

- Вы думаете о том, не лучше ли прогнать меня от себя? - спросила она у него, все дальше отходя на край дорожки. - Скажите - и я вернусь к той компании, которая... там. Я не привыкла кому-либо мешать. Сама тоже не люблю, когда мне мешают.

Он сумел скрыть новый взрыв удивления ее невероятным даром читать мысли и попытался свести все к шутке:

- Пускай уж эти товарищи догрызают там вашу подругу.

- А ее не очень угрызут. Она когда-то занималась гимнастикой. Всегда сумеет ускользнуть.

- Великое умение - ускользать, - произнес Отава так, лишь бы сказать что-нибудь.

Дальше шли молча. Дорога поднималась в горы. Она ложилась на темную землю широкими витками, раздвигая в стороны кусты, деревья и даже дома; это было типичное шоссе для машин, чтобы облегчить им подъем, но для пешеходов оно совсем не годилось. Вместо нормального движения вперед приходилось петлять по серпантинам туда и сюда, те же самые деревья, те же самые дома, те же самые уличные фонари обходить то снизу, то сверху, и если для машины из быстрого наслоения вот таких медленных витков в конечном счете все же получалось восходящее движение, то для людей, особенно в ночное время, это казалось бессмысленным блужданием в поисках неведомо чего.

Дважды обгоняли их такси, полные пассажиров. Потом в полоске света, которую бросал на шоссе фонарь, они увидели далеко впереди парочку. Стояли посреди шоссе, в самом освещенном месте, и целовались. Что это быстропроходящее курортное увлечение или, быть может, настоящая любовь, которая не хочет ждать, не понимает, где светло, где темно, а то, возможно, просто они совсем еще юные и решили вот так пересчитать своими поцелуями все следы фонарей на ночном шоссе в будут идти в горы до самого утра, потому что для таких дорога никогда не кончается. И он, Отава, тоже мог выдумать нечто подобное, например, целовать Таисию на каждом новом изгибе дороги, целовать ее лукавые уста и молчать, молчать. Он всегда боялся женщин из-за их разговорчивости. Их нужно было заговаривать почти до потери сознания - тогда они чувствовали себя счастливыми. Особенно страдали этим женщины интеллигентные. У них всегда было полно претензий к каждому новому знакомому, вообще ко всему миру, им чего-то хотелось, они непременно должны были залезть тебе в душу, выведать все твои мысли. Возможно, он был несправедлив, думая так о женщинах, но сложилось это издавна, и перебороть себя Отава не хотел и не мог.

Когда проходили мимо парочки, застывшей в поцелуе, оба сделали вид, будто ничего не заметили, и дальше шли, как чужие, каждый по своей стороне шоссе, и молчали упрямо и непоколебимо, словно враги.

- Простите, - первым не выдержал Отава, - я резкий, грубый человек.

- Не беспокойтесь, - сказала Тая, - я тоже далеко не ангел. Если хотите знать, я даже жестокая. Возможно, потому и бросилась за вами в темноту, как последняя дурочка. Ни одна нормальная женщина никогда не побежала бы. Особенно из так называемых нежных, добрых, ласковых. Даже если бы вы бросились в море или под колеса машины... Но я начинаю набивать себе цену, а это уже совсем плохо... Лучше молчать. Скоро уже наш санаторий - и вы освободитесь от моего надоедливого общества... Но перед этим я хотела бы вам признаться... абсолютная бессмыслица, но... Знаете, у меня зоркий глаз... Даже сейчас, в темноте... Хотя темнота - это лишь для непосвященных, а для художников - это среда, где рождаются все краски от сочетания со светом... Видите, я уже начинаю читать вам лекции, отбивая ваш хлеб.