Филипп Август - Жерар Сивери Страница 2

Чтобы лучше понять деятельность, направленную на обновление королевской власти (даже если речь идет только о первых шагах), представляется полезным, необходимым, определить основные достоинства и недостатки короля и его видных сановников. Однако насколько это возможно? Ведь великие персонажи той эпохи не писали мемуаров, а современники-сочинители слишком часто описывали их образы в чисто риторических, условных выражениях. Прежде всего отметим, что содержание мемуаров обычно мало соответствует реальности и что литературные сочинения — это не лучшие свидетельства любой эпохи. Драгонетти показал, сколь многим жертвовали сочинители Средневековья ради литературной моды, приводя из-за этого сомнительные сведения. Не забудем также, что личные чувства, помимо любовных, стали получать право на литературное выражение лишь в ходе правления Людовика Святого, если не считать некоторых аррасских поэтов начала XIII века. Впрочем, писатели, которые говорят о Филиппе Августе и его главных советниках, приписывают каждому очень разные качества и наделяют их недостатками, которые весьма далеки от того, чтобы быть условными. Наконец, достаточно проследить деятельность этих людей, чтобы определить некий минимум личных черт и способностей, характерных для них.

В наши дни среди историков распространилась странная тенденция — рассматривать мужчин и женщин Средневековья как существ, крайне отличных от нас и стоящих значительно ниже нас. В действительности что мы о них знаем? Не следует ли, напротив, согласиться с Маргаритой Йорсенар, которая обличает «наше высокомерие, непрестанно отказывающее людям прошлого в восприятии, сходном с нашим»? (Archives du Nord, р. 21). На самом деле нужно признать, что различия в восприятии все-таки есть. Разве Филипп Август не стал планировать военную высадку в Англии после того, как ему привиделся сон на эту тему? К тому же нас может несколько удивлять средневековая страсть к пророчествам, которые иногда целенаправленно сочинялись. К счастью, исследователи исторического менталитета вносят некоторую ясность в этот спор о личностях прошлого, усердно стараясь выявить представления и мнения, господствовавшие в ту или иную эпоху. Однако этой цели можно достичь, лишь учитывая периодически происходившие изменения. Разве личности, более сильные и склонные к новаторству, не начинали менять устоявшиеся стереотипы? Что же касается того, следует ли считать, что средневековые мужчины и женщины были менее, чем мы, развиты в интеллектуальном плане, то надо признать, что никакого надежного способа для измерения интеллекта людей прошлого не существует. Мы можем быть уверены лишь в одном: многие центры, на которых фокусировались общественные интересы, изменились, вследствие чего в той или иной степени были задействованы различные секторы интеллектуальной активности.

Каков бы ни был итог этих важных споров, историк должен двигаться дальше в своих исследованиях, как только находит достаточное количество нужных сведений и когда простой анализ фактов это позволяет. В силу какой псевдодогмы можно систематически уклоняться от исследования деятельности тех личностей, которые были ответственны за политическую жизнь Средневековья? Это было бы недостойно исторической науки.

Разумеется, следует подвергать имеющиеся свидетельства очень серьезной критике. Филипп II является одним из наших королей, память о котором лучше всех сохранилась в коллективном сознании. Внимательное чтение источников той эпохи и трудов, часто фрагментарных, но следующих один за другим на протяжении столетий, показывает, насколько они ограничивались тем, чтобы сохранить почти одни лишь восхваления. Это фрагментарное и частичное использование информационных средств эпохи сделало из Филиппа человека, плотно укутанного в легенду. Критическое исследование заставляет, наконец, увидеть этого короля таким, каким он был, и избавиться от слишком простых и слишком красивых клише, которые дошли до нас через столетия. Но не значит ли это осмелиться коснуться фундамента нашей национальной истории, этого короля и правления, которые глубоко вспахали нашу землю и заложили в нее плодородные семена единства, независимости и государственности? Так, по всей вероятности, нужно истолковывать крайне осторожное отношение к Филиппу Августу среди историков. Они проявляют глубокое почтение к его ослепительному и славному образу, который представлен придворным капелланом Вильгельмом Бретонцем в эпической поэме «Филиппиды». Однако, создавая хронику правления под названием «Деяния», тот же автор, и в еще большей степени его предшественник Ригор, дали в нескольких пассажах, резких и едких, довольно неожиданную точку зрения на некоторые поступки и личные особенности этого короля.

Таким образом, жестокие критические высказывания иногда противоречат крайним восхвалениям, которые в определенных случаях были связаны с задачами самой настоящей королевской пропаганды. Не играли ли эти восхваления роль дымовой завесы, скрывавшей ради пользы дела — возвеличивания королевской власти Капетингов — человека мелкого масштаба, марионетку в руках одного клана или королевских советников, которые манипулировали им по своей воле? Или же, напротив, это был великий политик? Поистине, историки произвольно отдали предпочтение второй из этих версий. Иногда они доходят даже до того, что видят в Филиппе Августе первого государственного деятеля из династии Капетингов. Не значит ли это проявить некоторую поспешность и забыть Людовика VI, который имеет по меньшей мере заслугу в том, что доверил власть Сугерию и следовал его советам? Да, конечно, но правление Филиппа Августа очистило и расширило до размеров королевства ту «модель», которая прежде действовала только в узких рамках королевского домена и была сильно пропитана феодальными традициями. Это не отменяет того факта, что у Филиппа и его советников не было нужды постоянно оглядываться на Карла Великого, чтобы найти пример и программу.

Угодничество, лесть, придворные интересы, задачи пропаганды, критические или нелицеприятные замечания — учитывая все это, можно набросать более сложный портрет Филиппа Августа, нежели тот, что предлагает традиционная историография. Не станет ли он в результате загадочным силуэтом с расплывчатыми контурами? Некоторые его восхваляли до крайности, а другие поносили и ненавидели, в частности потомки тех, кого его солдаты или чиновники разорили и взяли в заложники. Этот антагонизм в суждениях требует внести необходимую ясность. Избегая предварительных выводов, с единственной целью понять этого короля, мы позволим себе выставить на яркий свет даже те его деяния и речи, которые не прибавляют ему славы.

Нужно признать, что этот король поддерживал с властью почти любовные отношения: сначала был определенный испуг при первом свидании, затем безумное увлечение, за которым последовал период равновесия и обладания, пока наконец жестокие разочарования не подтолкнули его к оригинальному решению, позволившему удержать при себе объект страсти.

Замечание по поводу выражений «королевская модель», «феодальная модель»

По мере того как историки все дальше проникают в глубокие пласты прошлого и стараются лучше понять бесспорные по своей сути факты, они осмеливаются лишь реконструировать модели, то есть типы организаций, политических и социальных структур и т.д., которые периодически ставятся под сомнение, дополняются, модифицируются или отвергаются. В этой книге термин «феодальная модель» означает доминирование в королевстве крупных сеньоров (магнатов), которые в тот или иной момент были великими феодалами. Эта «феодальная модель» противостоит «королевской модели», которая в своем самом разработанном, завершенном виде означала решительную победу королевской власти. В действительности на протяжении всей эпохи правления Капетингов эти две модели сосуществовали. Однако они редко поддерживали между собой мир, и раскаты грома, вызванные их столкновениями, часто звучали во французской истории ^[1].