Евпраксия - Александр Антонов Страница 2

— Рыльские мы. Батюшка Петрил посадником там служил. Да сгинул в сече с половцами.

— Я помню то лихое время. Спустя год и у нас так было. Но где твоя матушка, где братья? И как тебя звать?

— Матушку и меньших её увезли на рынок, там они и сгинули. Меня же оставили при князе Болуше. Имя моё Аннушка, так в рождении нарекли. А в крещении — Авдотья.

— Аннушка... Какое хорошее имя. Но как ты жила в полоне?

Анна опустила голову, долго молчала, потом тихо ответила:

— О том в одночасье не поведаешь.

Всеволод в этом ответе уловил другое: полонянка не хотела ворошить прошлое при Аглае. Всё-таки спросил:

— Может, страшно вспомнить прошлое?

— Нет, князь-батюшка. Да о том ты тоже узнаешь.

— Я терпелив и подожду, когда найдёшь нужным рассказать, — ответил Всеволод. — И рад тому, что узнал. Думал, что ты половчанка или куманка. Ан нет, и это отрадно. Теперь слушай князя. — Он встал, и Анна встала. Она уже избавилась от сутулости и была ниже князя всего на два вершка. — Отныне тебе, боярской дочери, не сидеть затворницей. Аглая принесёт новые платья, а после полудня я позову тебя на трапезу. Поклониться моим боярам, воеводам и княжим мужам.

Анна, однако, отказалась от трапезы.

— Повремени, князь-батюшка, ещё день-другой. Ноне всё так неожиданно, и я потерялась.

— Будь по-твоему. Не на пожар же собираемся, — согласился князь.

Всеволод не тревожил Анну ещё три дня, но наступило воскресенье, и он пришёл за нею, дабы увести. А едва увидел, у него пропало всякое желание показывать её кому-либо. Только он один хотел владеть этой до неузнаваемости преобразившейся молодой боярышней. Анна была смущена своим преображением. Зато Аглая сияла, как утреннее солнце, омытое росой. Она, многие годы простоявшая близ греческой царевны, знала покоряющую силу византийского одеяния. На Анне всё было из того, что принадлежало княгине Елене.

— Ты доволен, родимый князь? — спросила Аглая.

Он же только погладил её по спине. А сам попытался заглянуть в лицо Анны.

— Посмотри на меня, боярышня, — попросил Всеволод.

И Анна подняла на князя большие серые глаза. В них светилась благодарность, а на белом чистом лице появилась улыбка. Русая коса с золотой лентой лежала на высокой груди, оттеняя лебединую шею. Тонкий стан, препоясанный шёлковым поясом, подсказал князю, что Анна только что вышла из отрочества.

— Господи, да как же тебя, лебёдушку, не показать всему миру! — воскликнул князь. И Всеволод счёл нужным отвести Анну в трапезную. Но перед тем как выйти из покоя, он спросил Анну: — Если я позову тебя в семеюшку, будет ли на то твоя воля?

— Я невинна. Но достойна ли твоей милости? — спросила Анна.

Ответ полонянки на сомнения князя по поводу её девственности, выраженный в двух словах, поразил его своей простотой и ясностью, и он вновь воскликнул:

— Лучшей доли у меня не будет!

— Я буду верной тебе рабой, — тихо произнесла Анна и опустилась на колени, поцеловала руку князя.

Всеволод поднял Анну и повёл её в трапезную. Там за столом сидело двадцать пять княжьих мужей, бояр, воевод. Все они, увидев рядом с Всеволодом незнакомку, разом встали и с удивлением осмотрев её, склонили голову. Князь объявил им:

— Мужи мои славные, перед вами боярышня Анна, дочь рыльского боярина Петрила, коего вы должны помнить. Любите её и жалуйте, мою будущую семеюшку.

— Слава Всеволоду, слава Анне! — единым духом отозвались боевые соратники удельного князя.

И прошёл год мирной супружеской жизни Всеволода и Анны. Они были счастливы, потому как полюбили друг друга. Во всём они сошлись нравами, оба покладистые, мягкосердечные, уступчивые и согласные, чего никогда раньше не было у Всеволода с Еленой. Анна уже готовилась стать матерью, была на сносях. И рожать бы ей в княжеских палатах Переяславля, да всё обернулось не так, как хотели. На Пасху их позвали в Киев. Так уж было принято, когда на великий весенний праздник многие удельные князья собирались в стольный град на торжественную литургию в честь Воскресения Господня. В Киеве княгиня чуть приболела и на день задержала отъезд. И теперь Всеволод спешил к родам добраться до Переяславля.

Путь им перекрыла половецкая орда. Всеволод не отважился вступить с половцами в сечу. Знал он, что его пять тысяч воинов будут сметены и уничтожены в открытой степи. И повелел дружине повернуть вспять. А теперь судьба русичей зависела от выносливости и резвости коней. Всеволод, однако, верил, что его дружине посильно уйти от половцев. Кони ратников в зимнюю пору не голодали и к весне были в теле. И час и другой уходила дружина Всеволода от поганых, не сбавляя хода и без помех. Половцы ещё не сели на хвост ратникам. И в Киев Всеволод отправил двух гонцов уведомить великого князя Изяслава. Ан беда пришла оттуда, откуда князь и не ждал её.

В хвост дружины прискакал гридень из охраны княгини Анны. Осадив коня, молодой воин крикнул:

— Князь-батюшка, княгиня Анна дитём мается, тебя зовёт.

В пот ударило Всеволода, оторопь пришла. «Эко не ко времени! — мелькнуло у него. — Да час пришёл, и не остановить». Рядом с князем рысил тысяцкий Ивор.

— Смотри тут! — крикнул князь Ивору и ударил плетью копя, намётом помчался вдоль конного строя, в котором где-то в середине, в половецкой кибитке, запряжённой нарой коней, ехали княгиня Анна с Аглаей и сенной девицей. Пока Всеволод догонял кибитку, мысли чёрные, словно воронье, кружились. Знал он, что такое роды. Когда Клёна рожала первенца Владимира, исстрадался, изошёлся душою и телом. А ведь Елена разрешилась в тереме и повитухи близ неё были искусные. И всё под руками, дабы помочь роженице и облегчить страдания. Правда, тогда Клёна, царство ей небесное, рожала богатыря. Таким и был сын Всеволода Владимир Мономах. Тут пока было неведомо, кого принесёт Анна. «Да и справится ли с родами при дикой скачке? Сумеют ли Аглая и Фрося помочь роженице? А вдруг нужно будет остановиться? Что же тогда? Дружину на врага повернуть, дабы уберечь Анну от половцев? Да убережёшь ли? Так и так погибель!» — суматошливо мелькало в возбуждённой голове князя.

Вот и кибитка. Возница исправен, и пара коней идёт резво, не нарушая строй воинов. Всеволод поравнялся с кибиткой, спросил возницу:

— Ну как там, Ждан?

— Матушка держится. Ещё крепится, — торопливо ответил Ждан. — Но схватки начались и воды уже отошли, как повернули вспять.

— Воды, схватки! Господи, какие муки! — посетовал Всеволод. Он было вознамерился перебраться на скаку к вознице, а от него — в кибитку, Но князя упредила Аглая. Она видела из кибитки смятенного Всеволода. Откинув войлочную кошму, крикнула:

— Родимый батюшка, ты уж нам не докучай! Да ворогов не допусти к нам. Смертный страх обуял нас! — призналась Аглая.