Творцы античной стратегии. От греко-персидских войн до падения Рима - Виктор Дэвис Хэнсон Страница 2

Статьи расположены в хронологическом порядке, от греко-персидских войн начала V века (490, 480–479 гг. до н. э.) до последних попыток отстоять рубежи Римской империи (ок. 450–500 гг.). Нужно отметить, что этот период в целом был периодом империй. Завоевание чужих территорий, с последующим установлением политического контроля над завоеванными землями, как правило, сопровождалось риторическими самооправданиями. Уже в первом очерке, касаясь темы империй и самооправдания, Том Холланд описывает первое крупное столкновение цивилизаций, первый конфликт между Востоком и Западом – попытку персов в начале V века до нашей эры покорить греческие города-государства, включить их в состав своей империи, что раскинулась в Передней Азии и поглядывала через Эгейское море на Европу. Имперская власть, как показывает Холланд, создает собственную мифологию завоеваний, собственные мораль, необходимость и неизбежность. Эти мифы ничуть не менее важны для военного планирования, нежели численность войск и материальные ресурсы. «Имперский вызов», полагает Холланд, присущ человечеству изначально и вовсе не является культурно приобретаемым. Имперская пропаганда отнюдь не проникла позднее в западную ДНК исключительно благодаря расцвету Афинской империи или экспансии Рима в Средиземноморье. Нет, империализм со всеми его противоречиями присутствовал в мире в незапамятные времена, когда греческие школьники узнавали об имперских амбициях их будущих хозяев и наставников – персов.

Поражение Персидской империи в начале V века до нашей эры привело к рождению Афинской империи. Сегодня мы полагаем, что «империя» – термин сугубо отрицательный. Мы ассоциируем этот термин с принуждением, с эксплуатацией XIX столетия, и считаем империю неустойчивой политической конструкцией. Но, как показывает Дональд Каган во второй статье сборника, отдельные индивиды – тут он сосредоточивается на тридцатилетнем господстве Перикла в афинской политике и на рассуждениях современника Перикла, историка Фукидида, об его уникальности, – отдельные индивиды порой опровергают правила. Империи, особенно афинского типа, ни в коем случае не обречены на провал, если умеренные и трезвомыслящие лидеры, наподобие Перикла, понимают их функции и назначение. За несколько десятилетий власти Перикла Афины успешно защищали греческие города-государства от персидских атак. Перикл стремился обеспечить мир, сопротивлялся имперской мании величия, содействовал экономическому развитию, внедряя в Элладе унифицированную и комплексную афинскую систему торговли. Успех Перикла и крах тех, кто ему наследовал, своевременно напоминают, что до тех пор, пока имперские власти способны преследовать разделяемые обществом интересы, они непобедимы. Но стоит им сосредоточиться на самовосхвалении, империя неизбежно гибнет. Физические средства защиты, то есть крепостные укрепления, помогали Афинской империи сохранять военное превосходство до тех пор, пока их не снесли. Мы думаем, что в эпоху сложных коммуникаций и воздушных ударов старомодные укрепления превратились в реликвии прошлого, а их военная ценность вообще весьма сомнительна. Но все чаще в наши дни наблюдается возрождение укреплений, зачастую дополненных электронными системами контроля, – на Ближнем Востоке, в Ираке, а также вдоль границы США с Мексикой. Современные стены и форты нередко служат последним оплотом обороны – в тех случаях, когда врагу удается преодолеть более изощренную защиту. Дэвид Берки в третьей статье прослеживает эволюцию афинских крепостных стен, от начальных укреплений вокруг центра города до Длинных стен от Афин до порта Пирей, длиной 6,5 км (IV в.), и до попытки защитить сельскую Аттику сетью приграничных крепостей. Эти строительные проекты отражают различные афинские экономические, политические и военные программы на протяжении более 100 лет. Тем не менее, как показывает Берки, общим для них было условие, которое хранило Афины от врагов и обеспечивало дополнительную поддержку и империи, и демократии. Государственные деятели, политики и технологии преходящи, зато укрепления в известной степени видятся неизменными и олицетворяют вековой цикл оборонительной стратегии.

Преемственность, принудительная демократизация и однополярность пост-иракского мира мнятся сегодня следствием современной американской политики – либо явлениями, по самой своей природе пагубно сказывающимися на судьбах стран и людей, им причастных. На самом деле эти идеи были в употреблении с начала западной цивилизации и оказались достаточно эффективными (впрочем, примеров обратного тоже достаточно). В четвертой главе я подробно анализирую весьма скудно описанное упреждающее вторжение в Пелопоннес фиванской армии под командованием Эпаминонда (370–369 гг. до н. э.); этого человека сами древние греки признавали лучшим среди своих лидеров, а как полководец он разительно отличался от Александра или Юлия Цезаря. К моменту своей смерти в 362 году Эпаминонд сумел кардинально ослабить спартанскую олигархию и сделал город-государство Фивы новым центром притяжения для всей Эллады. Он основывал новые крепости, освободил десятки тысяч мессенских илотов и изменил политическую культуру Греции, содействуя распространению демократического правления в городах-государствах. Как и почему он этого добился, каковы были его успехи и неудачи, – обо всем этом повествует моя статья, а главный вывод из нее таков: происходящее на современном Ближнем Востоке никак нельзя назвать уникальным. Афганистан и Ирак не первые и не последние страны, где мессианский идеализм сочетается с военной силой под видом глобальной заботы о национальной безопасности и реализации долгосрочных интересов.

Великие полководцы в древности часто становились крупными общественными деятелями, неумолимо изменявшими широкий политический ландшафт, как до, так и после военных операций. Об Александре Македонском написано, пожалуй, больше, чем о любом другом представителе классической античности. Ян Уортингтон в пятой главе рассматривает идею Азиатской империи и трудности управления завоеванными персидскими землями с учетом сокращения македонского человеческого ресурса. Он рискует предполагать, что вводящая в заблуждение легкость первых военных побед над ослабленными неприятельскими силами постепенно сменяется борьбой с аморфным (и более упрямым) сопротивлением, очаги которого тлеют по всей империи. Даже военные гении узнают на собственном опыте нехитрую истину: мало завоевать и покорить, гораздо сложнее утвердиться и умиротворить территории, которыми завладел мечом. Александр обнаружил, что необходима культурная аннексия, чтобы завоевать сердца и умы оккупированной Персии. И приступил к исполнению этой задачи, но, будучи истым поборником эллинизма, Александр столкнулся с противодействием своим попыткам насадить культуру, которую он считал высокой и к которой надеялся приобщить покоренные народы; в итоге вполне прагматические усилия македонского царя оказались напрасными.

Двадцатый век показал превосходство западного вооружения. Передовые технологии, индустриальная мощь и институционализированная дисциплина обеспечили армиям западных стран преимущество перед большинством других. Но когда схватка разворачивалась в тесных пространствах городских кварталов, когда в бой вели идеология и «чувство локтя», а не умозрительные национальные интересы, когда в схватку ввязывались гражданские, – исход такого сражения был непредсказуемым. Джон Ли в шестой главе анализирует приемы и методы современной городской войны и проблемы, которые порождает эта война для обычных пехотинцев. Те же самые проблемы (точные разведданные, поддержка местного населения, правильная тактика ведения боевых действий в условиях плотной застройки) вызывали немалый интерес древнегреческих военных теоретиков и полководцев, поскольку и в античности сражения часто перетекали с поля брани в стены полиса. Успешная тактика городской войны в древности нередко требовала радикального отступления от принятых способов боевых действий; сегодня тот же вызов предлагают нам террористы, мятежники и участники беспорядков на религиозной почве в секторе Газа и в Эль-Фалудже.