Константин Леонтьев - Ольга Волкогонова Страница 2

Порядки в институте напоминали армейские: подъем в шесть утра, обтирание холодной водой до пояса, молитва, утренний чай с сухарями, уроки, обед, прогулка, уроки, ужин, приготовление заданий, молитва, сон… Но Феничка быстро привыкла к новому образу жизни, да и подружки появились — самой любимой стала княжна Прасковья Прозоровская, чья кровать стояла в дортуаре рядом. Училась Карабанова очень хорошо — на ее фартуке постоянно красовались банты-кокарды, которые давались успешным ученицам, танцевала еще лучше, да и на обязательных уроках гимнастики получала похвалы. Со временем она даже стала «метрессой» — так называли отличниц, натаскивающих по поручению классной дамы отстающих учениц («мовешек»).

Феничка (которую в институте переименовали в Фанни) мечтала остаться здесь навсегда — она была согласна стать скромной «пепиньеркой» ^[2], а со временем, возможно, классной дамой. Но в последний год обучения появилась надежда на блестящую светскую жизнь: при посещении института вдовствующая императрица Мария Федоровна выделила Фанни из других воспитанниц, обласкала ее. Зашла речь о том, что великая княжна Анна Павловна возьмет Фанни к себе фрейлиной. На виду, при дворе, красивая и умная девушка могла бы сделать выгодную партию. Но ни мечтам о светской жизни, ни более скромным надеждам стать классной дамой в Екатерининском институте сбыться было не суждено. Петр Матвеевич потребовал, чтобы дочь возвращалась домой.

Поплакав, в феврале 1811 года семнадцатилетняя Фанни отправилась из Петербурга в смоленское имение Спасское. Она застала дома те же дикие сцены и слезы матери, но за неистовством отца повзрослевшая дочь впервые смогла разглядеть благородную и гордую душу. Легче от этого Фанни не стало: атмосфера дома ее угнетала, она пыталась защищать мать, несмотря на то, что та стала казаться ей лицемерной и ограниченной, и даже спорила с отцом (хотя, как признавалась позже, «так под жилками и тряслось»). Спустя годы Феодосия Петровна описывала себя в то время как угрюмую и самолюбивую девицу, тосковавшую по оставленной петербургской жизни. Но когда в соседнем имении решили устроить бал, девушка приняла приглашение с радостью.

Бал получился многолюдным, ярко горели свечи, местные красавицы блистали нарядами, играла музыка… Среди толпы гостей Фанни выделила голубоглазого стройного красавца с вьющимися волосами, отлично танцевавшего, грациозного, с прекрасными манерами. Он покорил ее, когда по просьбе собравшихся спел, аккомпанируя себе сначала на фортепьяно, а затем — на гитаре. Красавец тоже обратил внимание на девушку: он приглашал ее на один танец за другим. Во время мазурки Фанни поняла, что влюбилась. Хотя она только что узнала имя молодого человека — Петр Борисович Леонтьев, — ей казалось, что они были «век знакомы».

Фанни попросили сплясать «русскую». Сердце девушки зашлось от волнения — все смотрели на нее в ожидании, но когда музыканты заиграли по ее указанию «По улице, по мостовой», бывшая институтка не ударила в грязь лицом. Собравшиеся гости были в восторге и упросили ее станцевать еще раз. Но и после второго танца кричали «бис!». Запыхавшаяся Фанни не знала, как быть: танцевать в третий раз? Тут брат понравившегося красавца, Николай Леонтьев, с восхищением глядя на раскрасневшуюся девушку, сказал полушутя-полусерьезно: «Еще третий раз, и я застрелюсь!»

«Третий раз мы не сплясали, и, на беду мою, он не застрелился», — много лет спустя напишет постаревшая Феодосия Петровна. Беда ее заключалась в том, что в конце того же года Николай Леонтьев посватался к ней и получил согласие Петра Матвеевича отдать за него гордую и своевольную дочь.

В феврале 1812 года состоялась свадьба. Николай Борисович Леонтьев был на десять лет старше жены. С приятными чертами лица, искренне влюбленный, отвращения у Фанни он не вызывал, хотя она была разочарована. В ее глазах Николай проигрывал брату, да и чин у него был маленький — всего-навсего отставной унтер-офицер (прапорщик), уволенный из гвардии по Высочайшему повелению «за неприличные его званию поступки». И по-французски Николай говорил с ошибками, и книжек читать не любил, да и ленив был… Позднее обожавший мать Константин Николаевич в автобиографическом романе «Подлипки» описал похожую ситуацию в жизни некой Евгении Никитишны, любившей одного брата, но вышедшей замуж за другого, Дмитрия Егорыча: «…ей… не было возможности перенести вдруг все чувства на жениха. Но не нравиться, как муж, Дмитрий Егорыч, при своей красоте и тогдашней любезности, едва ли мог. И она скоро страстно привязалась к нему» ^[3].

Леонтьевы были не менее древней фамилией, нежели Карабановы, но к XVIII столетию, увы, некогда славный род стал мельчать и вырождаться, хотя еще прадед Константина Николаевича, Иван Петрович Леонтьев, дослужился до генерал-поручика. От брака с Александрой Ивановной, урожденной Толстой, у него было пятеро сыновей. Все сыновья стали военными, кроме одного — Бориса Ивановича, деда нашего героя, дослужившегося до коллежского советника (что соответствовало чину полковника в армии) и порадевшего во славу отечества, хотя его послужной список выглядит довольно пестрым: то он отвечал за народные школы в Калужской губернии, то был советником в губернском управлении, то стал судьей Совестного суда. Трое из его сыновей — Сергей, Петр и Николай — приняли участие в Отечественной войне 1812 года: через несколько месяцев после свадьбы беременная Феодосия Петровна проводила мужа на войну против «врага всемирного», как называли тогда Наполеона.

Николай Леонтьев записался в калужское ополчение, в казачий полк. Учитывая предыдущую службу в лейб-гвардии, его сделали батальонным адъютантом. Эти обязанности Николай Борисович исполнял вплоть до июня 1814 года, когда вышел манифест о роспуске ополчения. Наград он, в отличие от двух своих братьев ^[4], не заслужил, но долг выполнил честно.

Во время войны у Леонтьевых родился первенец. Феодосия Петровна находилась тогда с родными мужа в Ростове, а Николай Борисович вместе с ополчением был на прусской границе, но так волновался за любимую Фанни, что выпросил отпуск и приехал в Ростов ко времени родов.