Лермонтов. Мистический гений - Владимир Бондаренко Страница 2

К примеру, Александр Арнольди, служивший вместе с поэтом в 1838 году в Новгороде, затем общавшийся с ним уже перед гибелью поэта в Пятигорске, заявлял: «Мы не обращали на Лермонтова никакого внимания, и никто из нас и нашего круга не считал Лермонтова настоящим поэтом, выдающимся человеком… Мы все, его товарищи-офицеры, нисколько не были удивлены тем, что его убил на дуэли Мартынов… не Мартынов, так другой кто-нибудь…» На Лермонтова осознанно натравливали то молодого офицера Лисаневича, то кого-нибудь еще, того же Мартынова. Лисаневич отказался, заявив: «Чтобы у меня поднялась рука на такого человека!»

Об отказе Лисаневича от дуэли с поэтом рассказал первому биографу Лермонтова Павлу Александровичу Висковатому (Висковатову) граф Николай Павлович Граббе. Обращу внимание, что этот рассказ, подтвержденный позже и Эмилией Шан-Гирей, осознанно выпадает из почти всех поздних исследований его биографии. Он явно мешает оправданию убийцы поэта Николая Мартынова. Ныне господствует версия, что убивали на дуэли какого-то сварливого ядовитого офицеришку, и по всем правилам чести нельзя было Мартынову отказаться от дуэли.

И якобы никто тогда не представлял, какого великого поэта вновь убивают на дуэли. Даже еще один вроде бы товарищ Лермонтова князь Васильчиков на вопрос Висковатого: «А были ли подстрекатели у Мартынова?» — отвечает: «Может быть, и были, мне было 22 года, и все мы тогда не сознавали, что такое Лермонтов. Для всех нас он был офицер-товарищ, умный и добрый, писавший прекрасные стихи и рисовавший удачные карикатуры…»

Может, и на самом деле никто не понимал, кроме столичных литературных критиков и русских писателей, кем уже тогда, при жизни, был Михаил Лермонтов? Почему же сразу после смерти, в том же Пятигорске в июле 1841 года тот же князь Васильчиков писал своему другу: «Жаль его! Отчего люди, которые бы могли жить с пользой, а может быть, и с славой, Пушкин, Лермонтов, умирают рано, между тем как на свете столько беспутных и негодных людей доживают до благополучной старости?…» Значит, понимали, кто убит, но помалкивали. А позже стали сочинять сомнительные версии о защите чести сестры Мартынова, о якобы вскрытом Лермонтовым письме сестры, как-то не сообщая читателям, что между истинной или мнимой историей с письмом и самой дуэлью прошло несколько лет. Мартынов и Лермонтов все эти годы часто общались, вместе обедали, никогда не вспоминая об этом эпизоде.

Мне интересно, почему нынешние исследователи, не имея никаких новых фактов, отклоняют убедительную логику биографа поэта Павла Висковатого и начинают дружно искать любые доводы в поддержку Николая Мартынова. Будто появились новые доказательства причин дуэли или характера дуэли? Никто уже ничего и никогда не найдет. Всё, что написано в первые же годы после его смерти, и дает подлинную картину происходящего.

Я опровергаю ложное мнение, что при жизни Лермонтова в России еще не был ясен масштаб его поэтического гения. Не лучше ли все-таки читать воспоминания и анализировать мнения умных его современников. Генерал Павел Христофорович Граббе, один из военачальников на Кавказе, пишет сразу после гибели поэта своему подчиненному полковнику Траскину: «Несчастная судьба нас, русских. Только явится между нами человек с талантом — десять пошляков преследуют его до смерти. Что касается до его убийцы, пусть наместо всякой кары он продолжает носить свой шутовской костюм…» Еще более резко высказался покоритель Кавказа, знаменитый генерал Ермолов: «Уж я бы не спустил этому Мартынову. Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не отделался. Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный: таких завтра будет много, а этих людей не скоро дождешься!» Поэт, князь Петр Андреевич Вяземский уже как бы от имени русских писателей добавил: «…в нашу поэзию стреляют удачнее, чем в Луи Филиппа. Вот второй раз, что не дают промаха…»

На фоне нынешнего всеобщего сочувствия к несчастному Мартынову такие высказывания защитников чести великого русского поэта многого стоят. За что же столетиями летят стрелы ненависти, осуждения и зависти со стороны его никогда неумолкающих противников? За что в самой России вечно не любят русских гениев? Что натворил такого 26-летний юноша, что до сих пор книги даже лермонтоведов переполнены высказываниями, мол, он сам заслужил эту смерть? Ладно, юноши из его светского окружения могли, подобно каким-нибудь нынешним футбольным фанатам, сказать, что он нарушал их светские «понятия», жил не по понятиям. Но когда эту же версию поддерживают сейчас седовласые профессора и доктора наук, я хочу спросить: что такого запретного и скандального сделал юный гений? Почему после его гибели все умные современники писали о ничтожности и даже сомнительности повода для дуэли, а спустя полтораста лет, без всяких новых доказательств, стали охотно говорить о невозможности иного исхода? Почему именно современники поэта и писали об откровенном убийстве поэта, заранее сообщившего, что он стрелять не будет, а сейчас все ищут повод доказать невиновность Мартынова?

Как откровение пишут, мол, в 1939 году княгиня С. Н. Васильчикова предоставила какую-то неопубликованную выдержку из старческих воспоминаний своего мужа, всего лишь сына секунданта Лермонтова на дуэли. И будто бы этот дряхлый сын дряхлого секунданта написал о том, что будто бы отец когда-то рассказывал ему, и он твердо запомнил, вся дуэль произошла из-за того, что Лермонтов, подняв дуло пистолета вверх, громко сказал, так, что Мартынов услышал: «Я в этого дурака стрелять не буду». И это переполнило чашу терпения, и честный Мартынов вынужден был по правилам чести стрелять в, по сути, безоружного поэта. Обозвал кого-то дураком, значит, тебя надо убивать. Логика железная. А если я всех сторонников этой логики обзову полными идиотами, они тоже все дружно будут стрелять в меня?

На мой взгляд, со своим вольнолюбием и презрением ко всей этой светской черни, Михаил Юрьевич Лермонтов, задолго до французских поэтов Бодлера, Верлена или Рембо, стал у нас в России «проклятым поэтом». Ненавидевший и презиравший окружающих его светских пошляков, гением своим и шотландским родовым мистицизмом обреченный на постоянное одиночество, он и был самым настоящим «проклятым русским поэтом». Кого-то он, не стесняясь, проклинал, многие его открыто проклинали, и при жизни, и после смерти. По своим взглядам жизненным он был, скорее, убежденным консерватором и монархистом, но с юных лет, по какому-то роковому жребию, он был носителем самых революционных перемен.

Вырывая из контекста его строчки, его широко использовали в своих целях монархисты и революционеры, анархисты и реакционеры, националисты и русофобы. В целом же, поэт не принадлежал никому, даже не принадлежал самому себе. С юных лет, я убежден в этом, им управляла некая над мирная космическая звездная сила. Он сам всю жизнь боролся с ней, то побеждая, то отступая.

Даже император Николай I, надо отдать ему должное, понимал силу его дарования, в то время как многие ближайшие приятели Лермонтова по застольям и гулянкам видели в нем лишь препустого человечишку. Со стороны он казался рельефнее и значимее, вблизи он никого не подпускал к себе, умело играя и притворяясь почти со всеми. Тот же Арнольди, его сослуживец, писал: «Он был препустой малый, плохой офицер и поэт неважный. В то время мы все писали такие стихи. Я жил с Лермонтовым в одной квартире, я видел не раз, как он писал. Сидит, сидит, изгрызет множество перьев, наломает карандашей и напишет несколько строк. Ну разве это поэт?»