Жестокий век - Исай Калашников Страница 2

Не спуская настороженного взгляда с Чиледу, всадник напряженным голосом поздоровался. Чиледу ответил невнятно, его руки сжимали лук, готовые в любое мгновение натянуть тетиву.

Всадник, окинув взглядом поляну и, видимо, убедившись, что здесь больше никого нет, успокоился, насмешливо спросил:

– Чего ощетинился? Откуда такой взялся?

– Издалека, – буркнул Чиледу, опустил лук, присел к огню.

– Меркит? – спросил всадник.

– Да.

– Это сразу видно. Всякий другой пригласил бы гостя отведать пищи, освежиться кумысом – так велит обычай степняков. Древние обычаи не для вас, заносчивые меркиты?

– А разве древний обычай велит тебе, гость, приставать с расспросами? – угрюмо проговорил Чиледу. – Садись, я налью тебе кумысу.

Всадник засмеялся.

– С этого бы и начинал. Но я не буду пить твоего кумыса, меркит. Что ты делаешь здесь, так далеко от своего нутуга? Кто тебя послал сюда? Зачем? – Всадник наклонился, резко отдернул полог и заглянул в возок. – Ого!

Оэлун совсем рядом увидела его удивленные глаза, отодвинулась.

– Как тебя зовут, прекрасная девушка?

– Оэлун1, – недружелюбно отозвалась она [1].

– Какое же ты облако! – В широкой улыбке блеснули его белые ровные зубы. – Ты не облако, ты грозовая тучка! А меня, красавица, зовут Есугей. – Он повернулся к Чиледу: – Если это твоя сестра, меркит, видит небо, я готов стать вашим зятем. – Удало подбоченился.

– Она моя невеста.

– Невеста?! – Улыбка медленно стекла с его лица, оно стало жестким. – Неве-е-ста… Что ж, вези ее домой. – Еще раз глянул на Оэлун. – Если твой жених когда-нибудь подымет против нас оружие, ты останешься вдовой – знай это. И ты, жених, запомни мои слова!

Он рванул повод, ускакал, ни разу не оглянувшись.

Чиледу смотрел ему вслед, торопливо вытирал потный лоб.

Кое-как перекусив, запрягли быков. Пока собирались, Чиледу все время оглядывался, прислушивался, бормотал: «Будь ты проклят, красноголовый шакал!» Он немного успокоился, когда гряда тальников и жарко блестевшая излучина Онона остались позади.

– Ты знаешь этого человека? – спросила Оэлун.

– Я знаю его племя. Во всей степи не найдешь таких задир и забияк, как эти тайчиуты.

– Почему у него волосы и глаза не черные? У них все такие?

– Не все. Есть у них один род рыжеголовых. Они считают рыжие волосы и серые глаза знаком своего божественного происхождения. Ты слышала, как он разговаривал со мной? Это не потому только, что тайчиуты побили наше племя. Всех на свете людей эти рыжеголовые считают ниже себя. Как же, они созданы самим небом!

Чиледу сорвал злость на быках – того и другого хлестнул плетью, и на их потных спинах легли темные полосы.

– Это как – созданы небом?

Взглянув на нее, Чиледу смягчился.

– От стариков слышал я, что много-много лет назад у владетеля Баргуджин-Токума была дочь-красавица Баргуджин-гоа. Ее взял в жены Хорилтай-мэрген из племени хори-туматов. У них родилась дочь Алан-гоа. Хорилтай вместе с женой и дочерью прикочевал в эти места. Алан-гоа вышла замуж за Добун-мэргена. Добун вскоре умер, оставив молодую жену с двумя сыновьями. Тут-то и начинаются чудеса. Мужа нет, а Алан-гоа рожает одного, второго, третьего сына. «Как же так?» – спрашивают у нее. Алан-гоа рассказывает, что каждый вечер, как только стемнеет и на небе зажгутся звезды, в ее юрту через дымовое отверстие проникает луч света и превращается в светловолосого молодого человека. От него и дети. Наши старики говорят и другое. Не через дымовое отверстие, а через полог юрты, не луч света, а безродный работник Маалих проникал по ночам к Алан-гоа.

Чиледу замолчал, зорко вглядываясь в серо-желтую равнину бескрайней степи.