Падение титана, или Октябрьский конь. В 2 томах. Книга 1 - Колин Маккалоу Страница 2

В последние дни Цезарь выглядит очень усталым. Нет, он, как всегда, в форме, подтянутый и опрятный, но усталость видна. Поскольку он ест одну лишь здоровую пищу и не берет в рот вина, то каждый день он встречает без сожаления о том, что накануне не смог противиться своим желаниям, и его способность просыпаться свежим после короткого сна не изменилась. Беда только в том, что он взваливает на себя непомерно много работы, а помощников ему под стать у него нет. Взять хотя бы Брута, угрюмо подумал Кальвин (ему Брут не нравился). Как финансист он великолепен, но вся его энергия направлена на защиту интересов его несенаторской фирмы ростовщиков и откупщиков «Матиний и Скаптий», которую, в сущности, следовало бы назвать «Брут и Брут»! Каждый влиятельный человек в провинции Азия должен «Матинию и Скаптию» миллионы, и то же относится к царю Галатии Деиотару и царю Каппадокии Ариобарзану. Поэтому Брут ворчит, и это раздражает Цезаря, а он ненавидит, когда его раздражают.

— Десять простых процентов — это недостаточный возврат, — горестно вздыхает Брут. — Он просто пагубен для римских дельцов.

— Тогда твои римские дельцы — не дельцы, а презренные ростовщики, — хмурится Цезарь. — Сорок восемь сложных процентов — это преступление, Брут! Именно такой барыш твои ставленники Матиний и Скаптий намеревались взять с жителей Саламина на Кипре, а когда они не смогли заплатить проценты, их уморили голодом. Наши провинции должны быть экономически стабильными, чтобы вносить свою лепту в благополучие Рима.

— Заимодавцы не виноваты, что должники соглашаются на такие условия, — возражает обиженно Брут. — Долг есть долг, и его надо возвращать с теми процентами, на какие договорились. А теперь ты объявил незаконными многие добровольно подписанные контракты!

— Ростовщичество всегда было незаконным. Ты, Брут, славен своими эпитомами — кто еще сумел бы втиснуть всего Фукидида в две страницы? Уж не пытаешься ли ты теперь ужать Двенадцать таблиц в одну коротенькую страницу? Если это mos maiorum подталкивают тебя встать на сторону твоего дяди Катона, тогда ты должен помнить, что Двенадцать таблиц вообще запрещают брать с займов проценты.

— Это было шестьсот лет назад.

— Если занимающие согласны на непомерные условия займа, значит, они неподходящие кандидаты на заем, и тебе это понятно. На самом деле ты, Брут, жалуешься на то, что я запретил римским ростовщикам нанимать войска или ликторов, чтобы собирать долги силой.

И так изо дня в день.

Конечно, для Цезаря Брут — проблема. Он был вынужден взять его под крыло после Фарсала, во-первых, из любви к Сервилии, его матери, а во-вторых, чувствуя вину за то, что разорвал помолвку Брута со своей дочерью Юлией, чтобы заполучить Помпея. Он понимал, что тем самым разбивает бедному юноше сердце. Но Цезарь понятия не имел, что за человек Брут, когда пожалел его после Фарсала. Он возобновил отношения через двенадцать лет, не зная, что этот прыщавый мужчина тридцати шести лет был трусом на поле битвы и львом, когда дело касалось защиты его ошеломляющего состояния. Никто не смел сказать Цезарю то, о чем знали все: при Фарсале Брут бросил свой меч, так и не запятнав его вражеской кровью, и отсиживался в болотах, а потом первым кинулся победителю в ноги. «Нет, — твердо сказал себе Кальвин, — мне не нравится трус Брут, и глаза бы мои на него не глядели! Называет себя республиканцем, вот уж действительно! Это просто звучное имя, каким он и все другие так называемые республиканцы думают оправдать гражданскую войну, в которую они ввергли Рим».

Брут поднялся из-за стола.

— Цезарь, у меня назначена встреча.

— Тогда иди, — был ответ.

— Значит ли это, что червяк Матиний на Родосе? — спросил Кальвин, когда внизу хлопнула дверь.

— Боюсь, что да.

Морщинки собрались у внешних уголков голубых глаз, необычных из-за черных ободков по внешнему краю радужной оболочки.

— Веселей, Кальвин! Скоро мы избавимся от Брута.

Кальвин улыбнулся в ответ.

— Что ты хочешь с ним сделать?

— Оставлю во дворце губернатора в Тарсе. Это наш следующий — и конечный — пункт назначения. Я не могу придумать более подходящего наказания для Брута, чем заставить его вернуться к Сестию, у которого он украл два легиона в Киликии, чтобы привести их к Помпею Магну. Сестий вряд ли об этом забыл.

Один короткий приказ — и все завертелось. На другой день Цезарь покинул Родос и отплыл к Тарсу с двумя полными легионами и с тридцатью двумя сотнями ветеранов, костяк которых составляли остатки его старых легионов, главным образом прославленного Шестого. С ним ушли восемьсот германских всадников, их любимые лошади ремов и горсточка воинов-пехотинцев убиев, отменных метателей копий.

Разрушенный Метеллом Сципионом Тарс продолжал существовать под опекой Квинта Марция Филиппа — младшего сына Луция Марция Филиппа, племянника Цезаря и тестя Катона, эпикурейца, вечно колеблющегося и не знающего, на чью сторону встать. Похвалив молодого Филиппа за здравомыслие, Цезарь тут же посадил Публия Сестия обратно в курульное кресло губернатора и назначил Брута его легатом, а молодого Филиппа — проквестором.

— Тридцать седьмой и Тридцать восьмой легионы нуждаются в отдыхе, — сказал он Кальвину. — Помести ребят на шесть рыночных интервалов в хороший лагерь в горах над Киликийскими воротами, а потом вместе с военным флотом пошли их в Александрию. Я буду ждать их там, а потом мы пойдем на запад и выгоним республиканцев из провинции Африка, прежде чем они уютно устроятся в ней.

Кальвин, высокий светловолосый и сероглазый мужчина лет пятидесяти, ни на мгновение не усомнился в этих распоряжениях. Все пожелания Цезаря всегда оказывались единственно верными. Кальвин, всего лишь год назад присоединившийся к Цезарю, видел достаточно, чтобы понять, что это именно тот человек, к которому будут стремиться все мудрые люди, если они хотят добиться успеха. Консервативный политик, который должен бы был примкнуть к Помпею Великому, Кальвин выбрал Цезаря, после того как смертельно устал от слепой враждебности таких людей, как Катон и Цицерон. Поэтому Кальвин поехал в Брундизий, нашел там Марка Антония и попросил переправить его к генералу. Антоний немедленно согласился, зная, что Цезарь хорошо воспримет переход на его сторону такого консуляра, как Кальвин.

— Ты желаешь, чтобы я оставался в Тарсе, пока не дождусь известий от тебя? — спросил он.

— Как хочешь, Кальвин, — ответил Цезарь. — Я скорее склонен считать тебя моим «кочующим консуляром», если в природе имеется такой зверь. Как диктатор, я сегодня же соберу тридцать ликторов и в их присутствии наделю тебя неограниченными полномочиями во всех землях восточнее Греции. Это даст тебе возможность не подчиняться губернаторам провинций и набирать повсюду войска.

— У тебя какие-то предчувствия, Цезарь? — спросил Кальвин, хмурясь.

— Предчувствий у меня нет, если под предчувствиями ты понимаешь необычный свербеж в мозгу. Скорее, я бы сказал об ощущениях, относящихся к мимолетным событиям, которые мой мыслительный процесс пропустил, но тем не менее они застряли в голове. А потому прошу тебя: держи глаза открытыми, чтобы не пропустить летающих свиней, а уши настрой на эфир, чтобы услышать поющих свиней. Если случится нечто подобное, значит, что-то где-то не так. Тогда применяй свою власть.