Петр Первый. Проклятый император - Андрей Буровский Страница 19

Эта свадебная компания тоже не оставила москвичей в покое: Яков Тургенев ездил в гости к купцам, а к боярам и служилым людям — сам царь.

Взрослый Петр на четвертом и на пятом десятке резвился порой точно так же. В программу празднования Ништадтского мира в 1721 году (Петру — 49 лет, ему осталось жить всего 4 года) он включил непристойнейшую свадьбу нового «князь–папы», старика Бутурлина, с вдовой прежнего «князь–папы», помершего Никиты Зотова. В торжественно–шутовской обстановке молодых обвенчали в Троицком соборе, причем роль Евангелия играл ящик с водкой, форматом похожий на священную книгу, а шуты грубо передразнивали каждое слово и каждое движение священника.

Иноземцы иногда придумывали просто замечательные в своей наивности оправдания поведению Петра. Мол, он хотел показать московитам, как непривлекательно пьянство, и одновременно хотел соединить презрение к пьянству и распутству с отвращением к предрассудкам московского православия. Историки, более близкие к нашему времени, находили смысл в царских безобразиях — ведь к временам Петра православие закоснело в чисто формальном подходе к вере. Надо было показать народу мерзость этого закостенения, и для того как раз служила пакостная пародия Всешутейного собора…

Предоставляю читателю судить самому, легко ли таким способом вызвать отвращение к чему–то, кроме самих запойных балбесов (и это еще очень мягкое определение). И в какой мере идущий в пляс пьяный Зотов или падающий через каждые три шага Бутурлин способны навести рядового московита на глубокомысленные размышления о формализме в Православной церкви и «восхотеть» чего–то более живого.

Высказывались предположения и о том, что Петр использовал пьянство как способ развязывать языки окружающим. Якобы он был очень здоров, пьянел медленно, и остальные собутыльники, напившись, высказывали все, что у них было на душе. Возможно, Петр и правда такой способ использовал. О Ф.Ю. Ромодановском это известно совершенно точно — Фёдор Юрьевич зазывал к себе и напаивал «до изумления» гостей, разузнавая таким образом их мысли и их отношение к тому или иному.

Но, во–первых, пользу этого способа выяснять настроения подданных Петр постиг очень не сразу, лишь через много лет после того, как Всешутейший собор не просыхал уже многие годы.

Во–вторых, при чем тут, простите, здоровье?! Способность много пить не пьянея свидетельствует исключительно о том, что печень алкоголика уже подверглась первым изменениям. Здоровый человек — это как раз тот, кто пьянеет резко и сразу, даже от небольших доз алкоголя. В странах с питейной традицией человека с подросткового возраста готовят к тому, чтобы он «умел пить», — и мы с вами, увы, практически поголовно в какой–то степени больные люди. Тот же, кто выдудливает «поллитру» и потом танцует вместе с Зотовым, не более здоров, чем наркоман, вводящий себе в вену 100 смертельных доз героина.

Петр — очень, очень больной человек. В числе прочего больной алкоголизмом. В 1698 году английский епископ Бекетт отметил, что Петр старается победить в себе «страсть к вину» — то есть зависимость от алкоголя. Такое поведение не характерно для бытовых пьяниц, пьющих потому, что это доставляет им удовольствие. Попытки разорвать унизительную зависимость от алкоголя характерны для тех, кто чувствует, что уже не может не пить — вне зависимости от получаемого удовольствия. Но если алкоголь уже стал частью обмена веществ в организме, речь идет уже не о дурной привычке, а о болезни, и притом о тяжелом заболевании, которое разлагает личность алкоголика, и избавиться от заболевания трудно.

Тогда… тогда в чем же смысл Всешутейного собора? В чем значение пьянства всей Петровской эпохи? Только ли в кощунстве, если учесть, что Петр знал и чтил церковный обряд, пел с певчими церковные песнопения в хоре, мог сам вести службу, понимая при этом ее смысл? Можно, конечно, припомнить слова Священного Писания насчет того, что и «бесы веруют и трепещут». Но мешает многое, в том числе и явно ритуальный вид петровского пьянства. Зачем–то ему все это было нужно…

Одно из объяснений можно поискать в том, что Всешутейный собор сложился как «царский клуб» еще в большей степени, чем «потешные войска». Буквально ни один из высших чиновников государства не избежал общей участи — другое дело, что одни, жаждая чинов и назначений, не вылезали из собора, а другие бывали там нечасто. Но только один человек из ближайшего окружения Петра не был в собраниях Всешутейного собора… Но об этом человеке — отдельно, и ниже.

При дворе Петра запойное пьянство вообще считалось чем–то вроде правила хорошего тона. Отказ от пьянства рассматривался чуть ли не как государственное преступление. По свидетельству епископа Солсберри Джилберта Бернета, Петр даже в Англии собственноручно гнал и очищал водку (английский епископ называл её «бренди», но самогонный аппарат описывал с завидной точностью).

Что же касается до ассамблей, явления, вроде бы не имеющего ничего общего с Всепьянейшим собором…

Брауншвейгский посланник Вебер описал подробно, чем занимались на одной такой ассамблее. Некий гражданский чиновник Бассевич опоздал к началу, и Петр заставил его выпить четыре полных стакана венгерского, а потом пить со всеми «с прилежанием». Притом что объем стакана был тогда порядка 400 граммов, а венгерское было крепким — примерно как современный портвейн. Пётр лично следил, чтобы все пили, пили и пили… Заметив, что на левой стороне стола ставят стаканы недопитыми, заставил выпить каждого по «огромному стакану», а когда ушел наверх, к императрице, поставил у дверей часовых, чтобы никто не мог сбежать.

«Великий адмирал плакал, как ребенок… Князь Меншиков упал замертво, и его люди вынуждены были послать за княгинею и её сестрою, которые с помощью разных спиртов привели его в чувство и попросили у царя позволения ехать с ним домой. Князь валашский Кантемир схватился с обер–полицмейстером; то начиналась какая–то ссора, то слышалось чоканье бокалов на братство и вечную дружбу».

Если бы не детали, вроде стражи у дверей «пиршественной залы», и не перечисление немалых общественных рангов присутствующих, описание вполне походило бы на описание самой гнусной попойки бродяг, дармоедов, а то и уголовного элемента.

Таких описаний можно привести очень много. Ассамблеи производили сильное впечатление и на иноземцев, в результате чего писали о них и шведский посланник Киннигсек, и немец на русской службе Берггольц, ставший основоположником русской дворянской семьи, и многие, многие другие. Русская знать очень уж была повязана собственным, личным участием во всем этом безобразии, но описания и оценки и грамотного простолюдина Посошкова, и князя Голицына решительно ничем не отличаются.

А старообрядцы так коротко и ясно нарекли ассамблеи «диавольским капищем» и «деянием языческим». И нарекли довольно точно — потому что складывается полное впечатление какого–то мрачного ритуала, неучастие в котором просто заставляет усомниться в лояльности «сподвижника Петра».

Итак, алкоголизм — это важнейший из клубов Петра. Тот клуб, которому он сохранял верность всю жизнь. Неизвестно ни одного назначения на сколько–нибудь значимую должность, ни одного пожалования, сделанного Петром человеку, который совсем бы не участвовал в ритуале петровского пьянства.