Арктические зеркала. Россия и малые народы Севера - Юрий Слезкин Страница 19

учинили мы за несносную от сборщиков обиду и служилых людей, которые ездят за сбором [ясака] к нам. А именно в [1]730 году камисар Иван Новгородов посылал ко мне на Еловку за сбором ясашным брата своего Матвея и брал он с меня за родников моих двойной ясак, да сверх оного ясаку себе брал по пяти голов с человека за чащину соболями и лисицами, а у ково взять нечево, и лопотью, мужеским и женским полом. Да при нем же, Новгородове, был пишик Еким Мухоплев, буди за сбором изнасиловал блудным грехом жену мою венчальную. ^[33]

Камчатка и Чукотка оставались относительно «немирными», но работа сборщика ясака была такой же по всему Северу: он нес полную ответственность за доставку ясака и являлся единственным источником информации о численности ясачных людей, а также о качестве и цене пушнины, которую они поставляли. Такое сочетание оказалось фатальным как для государственной казны, так и для плательщиков ясака. В 1720-е годы чиновники Томского уезда не смогли переписать 83% своих ясачных людей; а с 1752 по 1762 г. в Якутске велось расследование по 1500 случаям «похищения интереса [т.е. казенных имуществ]» (при том, что воинских чинов в городе было вполовину меньше). В некоторых областях снижение поставок ясака усугублялось сокращением численности ясачного населения. Хотя разнообразные в хозяйственном отношении скотоводческие общины якутов и бурят продолжали расти и расширяться, большинство групп охотников и собирателей росли очень медленно или не росли вовсе. К XIX в. численность юкагиров, коряков, енисейцев и ительменов резко сократилась (в случае юкагиров — до нескольких сотен человек).

Видя столь неуклонную «утрату е.и.в. интересу», правительство издавало бесчисленные указы, направленные на защиту ясачных людей, и посылало бесчисленные «следственные комиссии», результатом деятельности которых становились публичные порки и казни местных чиновников. Русским людям всех сословий запрещалось нарушать пределы туземных областей «без дела ея императорского величества и без самых крайних нужд», торговать вне особо указанных ярмарок «под опасением жестокого штрафа и истязания» и вмешиваться в судебные дела ясачных людей (каковые дела могли вестись «не на гербовой, а на простой бумаге» или даже «на словах»). В попытке остановить недооценку пушнины правительство объявило в 1738 г., что сборщики ясака не несут ответственности за падение цен на московском рынке. Вздохнув с облегчением, сборщики начали продавать лучшие шкурки на сторону, а худшие сдавать в казну. Четырьмя годами позже новый закон был отменен, чтобы быть восстановленным в 1754 г. вместе с призывом по возможности не принимать в уплату наличные деньги.

Пока правительство тасовало административные и правовые предписания, всё больше высокопоставленных чиновников, глав следственных комиссий и ссыльных доброхотов приходило к выводу, что спасение ясачного человека заключается в его изоляции от русских. Будучи логичным продолжением давней политики, этот взгляд приобрел важное моральное измерение в 1760-х, когда на смену стойким антипримитивистам-немцам пришли энциклопедисты-французы; в ранних журналах Хераскова зародился русский сентиментализм; а В.К. Тредиаковский опубликовал свой знаменитый перевод «Телемахиды» Фенелона (известной в тридцати различных версиях). С восшествием на трон Екатерины П российская монархия стала просвещенной; российские мусульмане стали хорошими подданными; Сибирь стала «царством»; и ее дикие обитатели стали благородными — или, по меньшей мере, не вполне звероподобными. Как таковые, они нуждались в защите не только во имя «интересов» Ее Величества, но и ради их собственной изначальной чистоты. В своих наставлениях капитану Дж. Биллингсу Екатерина II рекомендовала ласковость и щедрость на том хорошо известном основании, что они «всегда имели у непросвещенных народов наилучшие успехи, и чрез такие ласковые способы учиненные покорения народов всегда были прочнее других», но далее пояснила, что «несчастные твари» «покрыты мраком паче невежества, нежели лютости» и что европейцы сами провоцируют их на проявления «любомстительности». По мере превращения инородцев в несчастных тварей презрение и отвращение образованных путешественников сменялось жалостью и некоторым (сдержанным) восхищением. А.Н. Радищев, первый ссыльный мученик русской революционной традиции, нашел коренных жителей Сибири глупыми и не слишком отличающимися от животных, но подчеркнул, что они «ежели и неразумные, то, по крайней мере, чувствующие и страдающие». Капитан Сарычев, заместитель Биллингса и человек, не склонный к философствованию, писал о тунгусах, что «сколь ни бедно кажется состояние сих людей, но они гораздо им довольнее, нежели просвещенные, в непрерывном довольстве живущие богачи. Сует и беспокойств они не знают, нужды их ограничены, и все их благополучие заключается в одном изобилии рыбы». Гораздо более изощренный в литературном отношении англичанин Мартин Сауэр, секретарь Биллингса, был целиком «очарован мужественными занятиями [тунгусов]» и, цитируя Дравдена, провозгласил их «столь же свободными, сколь первый человек, сотворенный Натурой».

Сарычев и Сауэр писали в 1780-е годы, когда сентименталистский канон стал общепринятым в России, но язык монарших указов начал меняться с первых дней екатерининского правления. В 1763 г. Екатерина приказала майору Щербачеву ехать в Сибирь, наказать всех виновных в разорении «безгласных и беззаступных ясачных» и вернуться в столицу с планом улучшения их участи и увеличения доходов от пушнины, ибо: «Мы не можем без особливого Нашего Матерняго соболезнования и на мысль себе представить о таковом происходящем в отдаленных частях Нашей Империи неустройстве и народной тягости, которую принуждены Наши верноподданные сносить с крайним оскорблением, единственно от насильства, грабежа и утеснения сборщиков ясака и их помощников».

Так старая проблема ясака и новая интеллектуальная мода сошлись в деле реформы — тем более своевременной, что Екатерина была занята переустройством своей империи в соответствии с законами разума. Как она объясняла губернаторам, повышение благосостояния ее подданных доказывало «неоспоримую истину, что все целое не может быть отнюдь совершенно, если части его в непорядке и неустройстве пребудут». Ясачных людей Севера, среди прочих, следовало так защитить, «чтобы все токмо служило к их спокойному в Империи Нашей пребыванию, да и казне было б полезно».

Решение, предложенное Екатериной и детально разработанное комиссией Щербачева (Первой ясачной комиссией), состояло в максимальной изоляции «безгласных и беззаступных ясачных» или, вернее, в установлении прямой связи между арктической пушниной и имперской короной. Подушный ясак был официально заменен групповой данью с целой волости; взятие аманатов было запрещено, а Сибирский приказ ликвидирован (все шкурки должны были поступать в распоряжение Кабинета императрицы). Каждой туземной общине была назначена особая форма ясака, который должны были собирать местные «князцы и старшины» и передавать государственным чиновникам на специальных сборных пунктах. Нормы ясака были фиксированы, но в случае падения цен или охотничьей добычи требуемая пушнина могла быть заменена выплатой в деньгах или натурой. Торговля дозволялась только на ежегодных ярмарках, священники должны были держаться подальше от своей паствы перед наступлением времени сбора ясака, а ясачных людей не следовало вызывать в город, каковы бы ни были их недоимки.