Завоеватели. Как португальцы построили первую мировую империю - Роджер Кроули Страница 19

Начались переговоры. Когда явилась лодка с предложением обменять одного Диаша, да Гама решил, что индийцы тянут время, дожидаясь, когда на помощь прибудут арабские корабли из Мекки. Он пригрозил обстрелом, если ему не вернут всех его людей.

Его угрозы возымели действие. Испуганный заморин спешно вызвал Диаша, чтобы отправить его восвояси, но сначала продиктовал письмо для короля Мануэла, которое переводили с малаями на арабский, а затем на португальский. По индийскому обычаю Диаш записывал текст железным пером на пальмовом листе: «Дворянин Васко да Гама, подданный Вашего Величества, прибыл в мою страну, к моему удовольствию. Моя страна богата корицей, гвоздикой, имбирем, перцем и драгоценными камнями. В обмен я прошу золото, серебро, кораллы и материю пурпурного цвета». Наверное, заморин прощупывал возможности торговли на будущее. Также он позволил возвести на берегу каменный столб с крестом — символ истинных намерений португальцев.

А на море торг продолжился. Обмен пленниками произошел в лодках, ибо никто из индийцев не осмелился подняться на борт «Рафаэла». Однако да Гама передал только шестерых из двенадцати пленников, обещав отпустить прочих назавтра, когда ему вернут товары, оставшиеся на берегу. Утром его ожидал сюрприз в виде тунисца Монкайда, умолявшего забрать его с собой, ибо соседи угрожали ему расправой, как пособнику португальцев. Позже прибыли лодки с товаром, который по уговору следовало обменять на заложников, но да Гама внезапно передумал и решил оставить товар индийцам, а заложников забрать в Португалию. Дав предупредительный залп по городу — дескать, мы скоро вернемся и покажем, кто тут вор, — португальцы уплыли прочь. Да Гама был не их тех, кто умеет забывать и прощать. «И мы подняли паруса и помчались, — сообщает довольный хроникер, — вне себя от радости, ибо совершили великое открытие».

Но память о себе португальцы оставили недобрую. Заморин был взбешен и велел отправить в погоню семьдесят кораблей, которые нагнали беглецов 30 августа: «С утра мы завидели множество судов. На палубах было полно людей в кирасах». Когда те подошли на расстояние пушечного выстрела, португальцы открыли огонь. Бой продолжался около полутора часов, пока разразившийся шторм не отнес корабли да Гамы в открытое море. «Видя, что они более не могут навредить нам, — продолжает хроникер, — они отстали, а мы последовали своим курсом». Таково было первое из боевых сражений португальцев в Индийском океане.

Несколько других обстоятельств задерживали продвижение флотилии: суда требовали ремонта, на борту заканчивалась пресная вода. Они медленно тащились вдоль берега, высматривая ручьи и речки и собирая дикую корицу. Местные рыбаки охотно давали им рыбу в обмен на другую провизию. 15 сентября португальцы возвели третий столб на безымянном острове, а через несколько дней бросили якорь у небольшой группы островов, богатых пресной водой, название которых на местном наречии звучало как Анджедива.

Все это время за ними следили. 22 сентября флот из Каликута предпринял еще одну попытку атаковать, но был рассеян артиллерийским огнем. Поскольку заморские корабли вызывали повсюду подозрения и любопытство, да Гама не хотел задерживаться. Всех, кто приближался, отгоняли выстрелами, опасаясь, что за любопытством скрываются дурные намерения. Рыбаки предупредили, что среди несостоявшихся визитеров был известный пират по имени Тимоджи — человек, который сыграет заметную роль в последующих событиях.

В один из дней, когда моряки на берегу были заняты ремонтом «Беррио», к ним подошел хорошо одетый незнакомец, говоривший на венецианском наречии. Он обратился к да Гаме, как к другу. По его словам, он был христианин, которого пленили и силой заставили принять ислам, но в душе не изменивший своей вере. Его хозяин, один из местных правителей, велел передать, что все, что есть в его земле, — включая корабли и провизию, — к их услугам. Если они пожелают, могут оставаться навсегда. Говорил он складно, но был столь многословен, что порой начинал противоречить сам себе.

Тем временем Паулу да Гама справился у индийцев-заложников насчет личности этого человека. Они сказали, что это пират, пришедший, чтобы напасть на них. Загадочного венецианца схватили и выпороли. После трех или четырех допросов он признался в обмане и сказал, что неподалеку собирается флотилия для очередной атаки, но ничего более выпытать у него не удалось.

На побережье начинало припекать. Да Гама понимал, что вскоре в Каликут потянутся торговые суда с Аравийского полуострова, которые всегда останавливались на Анджедиве набрать воды. Время поджимало. Корабли, кроме «Рафаэла», были отремонтированы, запас воды пополнен, с помощью местных рыбаков собрано достаточно корицы. Под конец да Гама с презрением отказался возвращать рыболовное судно, которым они пользовались, хотя капитан предлагал ему деньги. Он заявил, что не собирается продавать его, но сожжет, как принадлежащее врагу. Подобная жесткость и впредь будет характеризовать все действия португальцев.

5 октября корабли вышли в море. Загадочного венецианского шпиона да Гама прихватил с собой — на всякий случай. А штурмана достать не удалось. Никто из знакомых с муссонами не решился бы плыть в это время на запад. Неизвестно, осознавал ли да Гама, что это ужасная ошибка, но, так или иначе, выбора у него не было. Через 600 миль «венецианец» сделал еще одно признание: богатый господин, на службе которого он состоит, — это султан Гоа. Его послали, чтобы он оценил возможность захвата кораблей и экипажа, ибо султан хотел использовать португальцев в вой нах против соседних правителей. Это открывало новый для да Гамы, интересный аспект в политике Западной Индии, которым впоследствии воспользуются европейцы, а также обозначало региональную важность Гоа. «Венецианец» между тем продолжал поражать откровениями. Оказывается, он был польский еврей, жертва погромов в Центральной Европе, сменивший за время своих странствий немало имен. И к моменту прибытия в Португалию он обрел еще одно: его крестили и назвали Гаспар да Гама.

Обратный путь через Индийский океан напоминал ночной кошмар. Автор дневника лишь скупо сообщает о выпавших португальцам испытаниях — в основном им досаждал штиль, сменяющийся штормовым ветром. Но реальность трехмесячного заключения в открытом море сквозит между строк. Встречные и переменные бризы гнали их обратно, в штиль корабли по многу суток стояли без движения под раскаленным небом. Люди дрались за каждый клочок тени под вялыми парусами. Дерево необходимо было все время поливать, храня от пересыхания, дабы корабли не пришли в негодность. Жажда и голод терзали команду. Вернулась цинга. «У наших людей снова распухли десны, и они не могут есть, — пишет хроникер. — Ноги тоже распухли, как и прочие части тела. Несколько человек уже умерли». Такая же судьба постигла высокородных заложников, поскольку законы касты запрещали им принимать пищу, пить и спать, находясь в океане. Мертвецы с тихим всплеском, под бормотание священника, отправлялись на дно морское, а живым оставалось лишь ждать своей очереди. «Тридцать человек унесла цинга, как и ранее, и в каждом экипаже осталось только по семь-восемь членов, способных направлять корабль. Люди совсем распустились, от дисциплины не осталось и следа», — сдержанно резюмирует хроникер, хотя положение отдает бунтом. Наверное, раздавались призывы вернуться в Индию. Может быть, назревал заговор. Было решено поворачивать, если ветер не изменится, ибо все понимали: еще две недели — и решение принять будет некому.